Офицеры и джентльмены

3

Когда оперативная группа Хука отплыла на фронт, оставив Джамбо Троттера на берегу, он отказался от всех надежд на службу в действующей армии. Джамбо стал начальником транзитного лагеря № 6 Лондонского округа. Этот пост требовал добродушия, спокойствия и вряд ли чего-нибудь еще, кроме, пожалуй, влиятельных друзей. Все эти качества у Джамбо имелись в изобилии. Он больше не таил обиды на Бена Ритчи-Хука. Примирился он и с тем, что его оставили в тылу. Над Гаем нависла угроза такой же капитуляции перед сложившимися обстоятельствами.

Джамбо часто наведывался в казарменный городок алебардистов посмотреть, как там идут дела. И вот в последних числах сентября он встретил там Гая, глубоко расстроенного официальным назначением на должность офицера местной противовоздушной обороны и помощника начальника штаба.

— Зайдите на прием к капитану-коменданту, — посоветовал Гаю Джамбо. — Скажите ему, что на днях ожидаете чего-то важного для себя, в связи с чем вам необходимо находиться в Лондоне. Добейтесь откомандирования в офицерский резерв и переходите жить в мою укромную обитель. Я могу устроить вас довольно комфортабельно.

Так Гай перебрался в укромную обитель Джамбо. В «малый дом»? В «меньший дом»? Нет. В транзитный лагерь № 6 Лондонского округа, и в течение нескольких дней он заглядывал в глубины армейской преисподней — в пристройке к зданию военного министерства имелась приемная, в которую ежедневно стекались офицеры всех возрастов, не нашедшие применения в своих полках и службах.

В те годы действовала директива о «живой силе», исходившая от самых высших инстанций, которая предписывала немедленно использовать все население страны в осуществлении «военных усилий». Принявший Гая безногий майор сказал:

— Служба у вас шла, по-видимому, хорошо. Не понимаю, почему вас отчислили в это заведение. Это первый случай, когда через мои руки проходит алебардист. Вы что, натворили там что-нибудь?

Он внимательно просмотрел личное дело, в котором была зафиксирована вся официальная биография Гая за последние четыре года.

— Возраст, — пояснил Гай.

— Тридцать девять, уже близко к сорока. Да, для вашего чина это многовато. Теперь вы, конечно, снова снижены до капитана. Что ж, единственное, что я могу предложить вам в настоящий момент, — это должность в подразделении контрразведки в Адене или должность хозяйственника в гражданском госпитале. Не думаю, чтобы то или другое слишком устроило бы вас.

— Верно.

— Вот видите. Наведывайтесь. Возможно, будет что-нибудь получше. Но в моей конторе никто не ищет стоящих парней. Попробуйте поискать сами в других местах, может, что-нибудь и удастся найти.

Действительно, однажды вечером в начале октября, после третьего визита к безногому майору, который с нескрываемой иронией предложил ему административную должность в школе дешифрования аэрофотоснимков в Уэльсе, Гай еще раз повстречался в «Беллами» с Томми Блэкхаусом. Теперь Томми командовал бригадой командос. Он получил приказ в ближайшее время отплыть в Италию для участия в репетиции высадки в Анцио и хранил гробовое молчание о предстоящей передислокации. Он сказал только:

— Как было бы хорошо, если бы ты тогда решил пойти ко мне, Гай.

— А теперь слишком поздно?

— Да, слишком поздно.

Гай объяснил ему свое затруднительное положение.

— Да, положение чертовски неприятное.

— По крайней мере, тот тип в военном министерстве был очень вежлив.

— Конечно, но ты увидишь, что терпение у него очень быстро иссякнет. Кругом столько болтают об использовании живой силы. Они могут неожиданно загнать тебя в какую-нибудь отвратительную дыру. Мне хотелось бы помочь тебе.

Позже в этот вечер Томми вернулся к этому вопросу:

— Ты знаешь, я кое-что придумал в качестве временного выхода из положения. В управлении особо опасных операций я держу офицера связи. Черт его знает, чем он занимается там. Так или иначе, но я забираю его в другое место. Там есть несколько каких-то подразделений, которые придаются мне. Вообще-то они подчинены управлению. Если хочешь, ты мог бы какое-то время выполнять роль офицера связи с ними.

Узнав об этом назначении, Джамбо проворчал:

— Строго говоря, вы тем самым лишились статуса «транзитного военнослужащего».

— Надеюсь, что да.

— Хорошо. Но вы тем не менее можете оставаться здесь сколько угодно. Мы отыщем способ отчитаться за вас в ведомостях. В Лондонском округе всегда найдется выход из положения. Все биржевые маклеры и виноторговцы раньше служили в гвардейской пехоте. Дела с этими ребятами вести проще простого.

Не такому делу посвящал себя Гай, когда касался меча Роджера Уэйброукского четыре года назад в то памятное и так много обещавшее утро.

Из множества статуй, которыми уставлены боковые приделы Вестминстерского аббатства, только одна — и это статуя моряка — обращает на себя внимание воинственностью позы. Мужи средневековья, вложив мечи в ножны, молитвенно сложили руки; мужи века разума облачились в тоги. Один лишь капитан Монтегю в посмертной статуе работы Флэксмэна крепко сжимает эфес шпаги. Потому, видимо, что у капитула хватало забот об укрытии более ценных сокровищ, его оставили стоять всю войну на прежнем месте, не обложенным мешками с песком, пристально глядящим прямо через нижний неф, так же, как он смотрел на корабли революционной Франции в водах у острова Ушант в день победы и смерти.

Его имя помнили не слишком хорошо, и его портрет, больше натуральной величины, где он изображен чересчур дородным для своих лет, редко привлекает к себе внимание посетителей. И в пятницу 29 октября 1943 года он не привлек к себе внимания людей, выстроившихся в очередь по четыре в ряд и медленно, шаркая подошвами, продвигавшихся от Миллбэнка в направлении Грейт-Колледж-стрит вдоль испещренной выбоинами кирпичной стены, которую под покровом темноты какой-то коммунист украсил бросающейся в глаза надписью: «ВТОРОЙ ФРОНТ — ТЕПЕРЬ ЖЕ!» Очередь непрерывно продвигалась вперед, устремляясь к двери под западным окном, вдребезги разбитым взрывной волной во время бомбежки. Англичане уже привыкли к очередям. Некоторые присоединились к этой процессии, даже не ведая, куда она направляется, надеясь, возможно, купить сигареты или башмаки, но большинство людей в очереди пребывало в молитвенном настроении. Лишь изредка и немногие перебрасывались несколькими слонами; никто не смеялся.

День стоял пасмурный, сырой, туманный и тихий. Зимние пальто еще никто не носил. Каждый идущий в толпе имел при себе противогаз, теперь бесполезный, как по секрету признавались эксперты, против любого газа, который, вероятно, мог применить противник, но по-прежнему являвшийся символом вооруженного народа. В очереди преобладали женщины; кое-где встречались военнослужащие — англичане, американцы, поляки, голландцы, французы, которые выделялись некоторой подтянутостью; штатские выглядели убого и неряшливо. Поскольку подошло время обеденного перерыва, одни уминали пирожки с мясом, другие сосали самокрутки, свернутые из табака, добытого из окурков, собранных на полу в столовых. Бомбежки временно прекратились, однако наряды, в которых отсиживались в бомбоубежищах во время воздушных налетов, оставались национальной формой одежды. Подходя к церкви аббатства, в которую многие входили первый раз в жизни, все замолкали, будто приближаясь к телу усопшего, выставленному для торжественного прощания.