Огненная кровь. Том 1

— Потому что я вижу, что ты и сам не знаешь, кто втянул тебя в это.

— Допустим, и что с того?

— А то, что раз ты не знаешь, кто пытается тобой играть, то, как ты сказал, карты на стол — я предлагаю тебе занять вполне определённую сторону — мою сторону, — произнёс Гасьярд, не отводя глаз. — Видишь ли, Драгояр и Милена не поддержат Себастьяна на совете, а значит будет поединок. И мне бы не хотелось, чтобы в поединке победил Драгояр. Думаю, и тебе тоже.

— А ты, стало быть, поддержишь Себастьяна и хочешь, чтобы я тоже его поддержал?

— Возможно. Себастьян ведь будет не самым плохим главой Стрижей, согласен? Он достаточно умён и дипломатичен, он хорошая кандидатура. Ты не думал о том, чтобы забыть старые обиды?

Альберт прищурился.

— Забыть старые обиды? Дядя, я не настолько глуп, чтобы поверить в то, что смерть Салавара враз превратила тебя голубя мира. Я не хочу просчитывать твоих ходов, но я уверен, что Себастьян только пешка, которой ты пожертвуешь, когда придёт время. И я совсем не против, знаешь, я ведь не слишком дорожу братскими узами, так что мне глубоко плевать, что будет с домом Драго дальше. Волеизъявление папаши не превратило меня в хранителя семейного очага. Но, если ты хочешь, чтобы я поддержал на совете того, кого тебе нужно, хоть Себастьяна, хоть Тибора, хоть Дуарха с рогами — называй сумму.

— А ты изменился, Альберт, поумнел, — Гасьярд взял перчатки и похлопал ими по другой руке, — и я даже удивлён. А я редко бываю удивлён. Кстати, вижу, твоя сила выросла с тех времён, как я видел тебя в последний раз. Интересно, откуда она?

— Живительный воздух скандрийских болот, отсутствие солнца и треска с капустой творят чудеса, дядя, — усмехнулся Альберт и развёл руками.

— А если серьёзно?

— Я пил силу из младенцев-подкидышей, старушек и бродяг… я же лекарь, — прошептал Альберт притворно-зловещим тоном.

Гасьярд встал, надел шляпу и собрался уходить. Уже в дверях обернулся и произнёс:

— Совет состоится на следующей неделе. К тому времени я пришлю тебе условия, и, полагаю, ты рассмотришь их всерьёз.

— Не сомневайся дядя, я решил осесть в Эддаре, и деньги для меня нынче на первом месте, так что не поскупись, и в благодарность я буду приносить тебе в зубах даже шляпу и ночные туфли!

Когда Гасьярд ушёл, Цинта спросил несколько удивлённо, ставя на стол тарелку с яичницей:

— Почему ты сказал ему, что я не понимаю айяарр?

— Решил в кои-то веки, довериться твоему чутью. Что оно тебе подсказывает насчёт этого старого лиса?

— Он врёт.

— Это-то я понял. Зачем, думаешь, он приходил?

— Мне показалось, что он как-то уж слишком пристально тебя разглядывал.

— Вот это беспокоит сильнее всего — такое внимание к моей персоне.

— И, клянусь своими башмаками, — добавил Цинта, — он не поверил в твою историю насчёт денег.

— Думаешь?

— Видел.

— Ладно, что у нас там на завтрак, я голоден, как волк! Кажется, я ничего так и не съел на нашем милом семейном обеде.

— Сначала ты должен кое-что увидеть, — Цинта открыл дверь, вышел на крыльцо и указал на скамью под деревом, — вот что я нашёл сегодня, когда ходил в лавку зеленщика.

На старой рассохшейся от времени скамье лежал мёртвый стриж, пронзённый стилетом.

— Это было прибито на нашу дверь, — добавил Цинта, засунув руки в карманы, — Мунс сказал, что это послание. Как думаешь, от кого?

— Прибить дохлую птицу на дверь, думая, что это выглядит очень зловеще, мог додуматься только Драгояр. Он никогда умом не отличался, — Альберт вынул стилет, и взяв за крыло мёртвую птицу, зашвырнул её в кусты.

— И что означает это послание?

— Что Драгояр как был идиотом, так им и остался, и это хорошо. Плюнь на стрижа. А вот появление дядюшки спозаранку означает одно — настоящие неприятности только начинаются.

***

Себастьян ушёл, а Иррис направилась в сад, выбрав одну из безлюдных аллей и решив побыть в одиночестве. Когда первый шок прошёл, она почувствовала какую-то безысходность и отчаянье.

Что ей после всего этого делать?

Её пугала мысль о том, что теперь придётся каждый раз заглядывать под покрывало или плед, осторожно открывать комод или шкаф, и прислушиваться, не раздастся ли откуда-нибудь шипение очередной подброшенной змеи.

А что будет дальше? Пауки? Скорпионы? Яд?

Что такого она сделал Милене? За что она так её ненавидит?

Она бы уехала, будь такая возможность. Она бы немедленно собрала вещи, села на лошадь и ускакала, куда глаза глядят. Но, увы, ей некуда бежать. Теперь это её дом, хотя назвать домом этот дворец, полный ядовитых существ, язык не поворачивался.

Она вспомнила утро, завтрак и поездку на Грозовую гору, прогулку с Себастьяном по Эддару — всё так хорошо начиналось! И страхи её почти ушли, и вот теперь…

И вот теперь она полностью опустошена и подавлена.

Как она будет жить в этом дворце после свадьбы? Неужели ей всю жизнь предстоит провести бок о бок с родственниками Себастьяна?

Она шла, опустив голову, трогая рукой верхушки стриженой изгороди из мирта, и направляясь к оранжерее, когда услышала шаги позади себя. Обернулась…

…и сердце сжалось, затаившись в предчувствии большой беды.

Только этого ей сейчас не хватало!

По дорожке шёл Альберт.

Она сразу узнала его размашистую походку — шёл он быстро, так, что полы его расстёгнутого камзола развевались позади, и одет был, как обычно, в чёрное. Придерживал баритту за рукоять, и видно было, что торопился. На какое-то мгновенье она решила, что он её не узнаёт, и шагнула в боковую аллею, надеясь спрятаться в оранжерее. Или, быть может, он пройдёт мимо, ведь, судя по шагам, он очень спешит, но в этот же миг раздалось громогласное:

— Добрый вечер, леди Иррис!

Она даже вздрогнула, остановилась, надеясь, что, быть может, всё ограничится простым приветствием, но Альберт уже свернул вслед за ней под тень старых акаций и, остановившись в двух шагах, снял шляпу и церемонно подмёл дорожку её пером.

— Добрый… вечер, — ответила Иррис тихо, сцепив пальцы в попытке успокоиться.

Это была их первая встреча после того злосчастного обеда и вторая после её спешного бегства с озера. И она была в совершенной растерянности, не зная, что сказать ему теперь, когда все тайны открылись, и в смущении от того, что под этими акациями они совершенно одни, и это беспокоило её, пожалуй, больше всего. Ей почему-то казалось, что когда он стоит вот так, слишком близко, от него словно исходят какие-то волны, смывающие её разум, как прибой разрушает песчаные замки на берегу, созданные детской рукой. Как будто она перестаёт быть собой, разумной и последовательной Иррис, как будто его присутствие будит в ней какие-то безумные желания и всё то, что тёти называли «бешеный нравом». И когда он поблизости, её тело ощущает странную дрожь внутри, и жар, и смятение, и совершенное глупое желание сорвать с места и убежать. Но в данный момент это был бы верх невоспитанности.