Огненная лавина

Костю влекли передовые рубежи войны. Долгие месяцы не давала ему покоя жажда воздушных боев, настойчиво просился на передовую. И добился своего.

Юра сразу же потащил приятеля в свою землянку.

– Переходи жить ко мне. Место свободное найдется.

– Ты, смотрю, не в полет собрался, а в Большой театр.

– Воевать, Костя, нужно и со злостью, и с хорошим настроением. Бьем-то мы кого? Фашиста!

– Юра, никогда я так сильно не хотел жить, как сейчас. Ты ведь не знаешь еще. Лена-то... ну, помнишь, моя девушка... жена теперь. Сынишка у нас. В честь тебя Юркой назвали.

– Спасибо, Костя! Рад за вас.

Она сейчас в Свердловске, на военном заводе. В общежитии комнатку дали отдельную... Много приходится думать о семье, беспокоюсь.

– Не волнуйся. Получишь скоро самолет. Будь осмотрителен в воздухе. Полк у нас хороший, ребята славные.

– Так рад, что встретил тебя, Зыков, в полку. Не зря же нас свела судьба в аэроклубе. Ты уж меня не бросай.

– Наверное, не зря. Вместе воевать будем.

После обеда командир полка вызвал к себе наиболее опытных летчиков.

– Вы знаете, - нашего полку прибыло. В небе каждый летчик проходит крещение боем. Чтобы первые вылеты не омрачить потерями, надо всех новичков взять под опеку. Лейтенант Зыков, говорят, вы друга встретили?

– Так точно! Сержант Воробьев. Вместе учились в московском аэроклубе.

– Как он?

– На войне с самого начала. Партизанам грузы доставлял. Медаль "За отвагу" имеет.

– Неплохо. Возьми его под свой контроль. Проверь знание матчасти. Поделись опытом. Расскажи о всяких воздушных хитростях... Эти слова, товарищи, обращаю не только к Зыкову - ко всем здесь присутствующим. Нам дорог каждый летчик, каждый стрелок.

Показав Воробьеву аэродромное хозяйство, Зыков повел его в штурманский класс, расположенный в одном из приаэродромных сараев, познакомил с приборами и макетами в классе огневой подготовки, представил его своим боевым друзьям.

Воробьев быстро стал в семье летчиков своим парнем. Ходил на дежурства при штабе, недели две помогал латать самолеты. Устав, ложился на промасленном бушлате под израненным крылом.

– Живучие же "илы"!
– громко восхищался сержант, так, чтобы его слышал пожилой механик.
– Смотри, Егоркин, самолет будто автогеном располосовали, а он до аэродрома дотянул.

– Самолет замечательный. У немцев такого нет, - согласился механик и добавил: - А моторчик-то тысяча семьсот лошадок. Красота!

– Тебе, Егоркин, лет уже немало, воюешь давно. Что же ты все в рядовых ходишь?
– осторожно поинтересовался Костя.

– Не всем генералами быть, - скупо улыбнулся механик.
– На войне, хошь знать, солдат с заглавной буковки пишется. Так-то.

– Чем на гражданке занимался?

– Да по ним все, по самолетам же. Был сборщиком на авиационном моторостроительном. Обучил бригаду молодых и на фронт отпросился. Я тут наше заводское клеймо на моторах нахожу - исправно служат они. Мне разве не радость: мы их собирали, на стендах проверяли, в путь-дорогу готовили... Я вот гляжу на тебя и - завидую. Летать умеешь. Да если бы мне раньше грамоту в надлежащем виде преподнесли, разве бы и я не окрылился?

Добродушный вид Егоркина, его тихий рассказ настраивали сержанта на добрые мысли. Хотелось сделать механику что-то приятное, сказать теплые слова. Он проводил в капонирах, в ремонтной полковой мастерской дни и ночи, был для раненых "илов" и терпеливой нянькой, и опытным хирургом. Диагноз самолету Иваныч ставил еще на подлете машины к аэродрому и почти всегда был точен. Сказывался опыт.

Егоркин был душой полка - неунывающий, мудрый, добрый. Его внутреннюю сосредоточенность можно было сперва принять за нелюдимость. Но если надо - и он был разговорчив, напорист. Взял в оборот даже самого проверяющего из дивизии: "Как же так, товарищ полковник, за три последних месяца ни одного нового мотора не прислали. Спросите, пожалуйста, там у товарищей по техобеспечению - где у них совесть?"

Каким гоголем ходил Егоркин, когда двигатели вскоре поступили в полк новенькие, в смазке.

В полку выпускалась стенная газета "Крылатый патриот". Просматривая очередной номер, Воробьев увидел заметку о лейтенанте Зыкове.

Назавтра на задание решено было послать пять звеньев. В звене Зыкова полетит Костя Воробьев.

Когда поднялись все штурмовики и истребители, самолет сержанта Воробьева занял свое место в боевом строю. Костя облегченно вздохнул, словно сбросил с плеч непосильную ношу. Казалось, дружным, богатырским гулом моторов объят сейчас весь небосвод. Словно птица-вожак шел впереди строя самолет командира полка.

Низкая облачность была сегодня на руку; природа позаботилась укрыть наши самолеты от вражьих взоров, от зенитных орудий. Серый покров иногда разрывался, внизу мелькали буераки, мосты, какие-то строения.

Воробьев видел впереди себя горбатую спину зыковского "ила", зеленые упругие плоскости. Все вылеты к партизанам сержант Воробьев считал подготовкой к такому настоящему заданию. Ему приходилось возить партизанам почту, мешки с морожеными пельменями, овощи, патроны, хомуты, телогрейки - все, без чего не могут жить люди, скрытые в болотах, лесах и горах. Слово "партизан" было так же ненавистно фашистам, как слово "коммунист". И вот теперь предстояло Косте лично встретиться с врагом.

Облачность кончалась. Вскоре то там, то здесь стали появляться шапки зенитных разрывов. Слева показались четыре "мессера". Боясь приблизиться к столь грозной силе русских, залетели в хвост, с акульей жадностью и нетерпением стали преследовать крылатую дружину, держась от нее на почтительном расстоянии.

Скоро на пути следования должен был показаться вражеский аэродром. Отсюда когда-то летали фашистские транспортные самолеты на переброску продовольствия, боеприпасов окруженной армии Паулюса. Многие машины были перехвачены и уничтожены, но, по донесению разведки, самолетов сейчас там вновь появилось много.

Сильный ветер дул с запада, но командир полка точно вывел крылатую армаду на аэродром. Стрекозами расползались внизу самолеты, поднимались в воздух.

Минут пять назад все получили приказ приготовиться к бомбежке аэродрома. Выбрав наиболее выгодное направление атаки, "илы" приступили к штурму вражеских самолетов, бензозаправщиков, ангаров, аэродромных строений.

Однако сверху наседали вражеские истребители. Завязался воздушный бой. Сейчас и те "мессеры", что плелись раньше в хвосте наших машин, осмелели, пошли в атаку. Один из них, ошпаренный метким огнем пушек флагманского стрелка Большакова, быстро стал терять высоту.

Справа от штурмовика Воробьева близко пронесся "мессер". Потом сержант сквозь шум мотора услышал короткое, будто змеиное, шипение. По самолетной обшивке недалеко от кабины прошли рикошетом пули.

"Гаденыш! Откуда он вынырнул? Почему же стрелок так близко его подпустил?" - И тут же леденящая догадка охватила сержанта: стрелок убит или тяжело ранен.

"Сергей?!" - крикнул Воробьев, но не услышал ответа в наушниках своего шлемофона.

Послышались стон, хрипение, и вскоре все стихло...