Огненные слёзы

Гвирн обошёл кресло, которое сделал своими руками много лет назад, и встал перед мужчиной, погружённым в полудрёму. Седые волосы старца были завязаны в тугой узел на затылке, руки сложены на коленях. Его тёмное лицо покрывали глубокие, как трещины в коре дерева, морщины, но крепкое телосложение ещё хранило следы былой мощи.

— Отец, — осторожно, чтобы не напугать громким голосом, обратился Гвирн к старику.

Тот моментально открыл глаза. Они были по-старчески водянистыми, какими-то бесцветными, но по-прежнему проницательными.

— Гвирн. В чём дело? — старик не улыбнулся приходу сына. Наоборот, казалось, он был раздражён тем, что его побеспокоили.

Гвирн откашлялся. Он стоял настолько прямо, будто проглотил кол. Руки были сложены за спиной.

— Только что закончилась церемония погребения Канга. Помнишь, я говорил тебе, что она будет сегодня? Я подумал, ты захочешь узнать, как всё прошло.

— А как всё могло пройти? — сверкнул глазами старик. Его голос был хриплым, но ещё не растерял силы. — Смерть есть смерть. В церемонии погребения нет ничего нового. Люди постоянно умирают, и поверь мне, мальчик, Турраг не первый Канг, которого я переживаю. Совсем другое дело, что эти глупцы отменили из-за этого праздник Куду. Они думают, какой-то дряхлый атлург важнее Бога! Наивно полагают, что милостивый Куду неразгневается на них. Надеюсь, хотя бы ты ещё не растерял остатки мозгов и совершил все надлежащие ритуалы?

— Да, отец. Сегодня рано утром я совершил омовение и принёс жертвы от нашей семьи.

Гвирн смотрел в пол, не смея поднять глаз.

— Хорошо, — медленно ответил Холден, — но, надеюсь, ты здесь не только за тем, чтобы похвалиться. У тебя есть новости?

— Небольшие. Всё идет, как задумано. Нас поддерживает много атлургов. Я делаю всё, чтобы привлечь на нашу сторону больше людей. И хотя позиции Корта ещё сильны…

— Не произноси при мне этого имени! — рявкнул старик, и Гвирн вздрогнул. — Этот безродный оборванец не заслуживает того, чтобы произносить его имя и тем более называться атлургом! Не понимаю, как этот старый кретин, Турраг, мог совершить такую глупость и принять его, даже не созвав Утегатол! Неслыханная дерзость! И теперь он наконец поплатился за неё. А это отродье… ты должен стереть его в порошок.

Гвирн всё ещё смотрел в пол. Собравшись с духом, он проговорил:

— Это не так просто, отец. Как я уже говорил, за ним идёт много людей. Мы не можем просто убить его, как Туррага. Это вызовет недовольство, возможно, даже бунты. Это настроит атлургов против нас.

Старик отвернулся, как будто ему стало противно смотреть на сына. Его морщинистая рука сжалась в кулак, он выплюнул:

— Надеюсь, у тебя не появилось задних мыслей по поводу совершённого? Надеюсь, ты не так слаб, как этот никчёмный изгой? Он всегда старается обойтись малой кровью, держится срединной линии, и это то, что его погубит. Утегату нужен сильный правитель, не боящийся замарать рук, а не трусливый сопляк. Твои предки, Гвирн, были великими Кангами. Ты не можешь подвести их память.

— Да, отец. Не беспокойся, в моём сердце нет сомнений. Я лишь исполнил свой долг. Я знаю, что иначе было нельзя — безволие и бездействие Канга привели бы всё поселение к гибели. Утегату предстоят тяжёлые времена, времена для тяжёлых решений. И тот, кто не готов их принимать, не достоин стать Кангом.

Холден сдержанно кивнул. Его суровое лицо чуть дрогнуло, морщины еле заметно разгладились, а во взгляде появился намёк на мягкость.

— Вот теперь я слышу речь истинного правителя. Ты должен знать, что я горжусь тем, что ты сделал, решением, которое принял. Наш род — древний и могущественный. Это — род правителей. Когда-то Утегат принадлежал нам. Пора вернуть это время. Мы должны вести народ, а не следовать за кем бы то ни было. Если ты проиграешь этому… изгою, это станет позором для семьи и лично для меня.

Если ты проиграешь ему, ты не мой сын. Не тот, кого я с детства растил вождём и победителем.

— Не беспокойся, отец, этого не случится. У меня припрятан козырь в рукаве. На этот раз боги на нашей стороне, я точно это знаю. Я — тот, кто следующим взойдёт на помост Кангов. И тогда ты и наши предки по праву сможете гордиться мной.

Старик кивнул. Он заметно обмяк в кресле. Видно было, что разговор отнял у него много сил. Он слабо махнул рукой в сторону Гвирна.

— А теперь иди. У тебя много дел. Утегат не ждёт. И помни: боги любят решительных.

Гвирн подчинился и вышел. Когда он уходил, старик уже закрыл глаза, снова погружаясь в дрёму.

Гвирн ещё помнил отца другим. Он бережно хранил воспоминания о самом сильном и мудром в мире человеке, который сажал его к себе на колени и рассказывал о богах. Это случалось не часто, но, может, именно потому Гвирн запомнил эти моменты так хорошо, сохранив в памяти на всю жизнь.

Он был четвёртым ребёнком отца от последнего брака, но всех его братьев уже забрал к себе Руг. Несмотря на то же воспитание, какое получил Гвирн, никто из них не смог добиться в жизни ничего выдающегося.

В детстве Гвирн нечасто видел отца. Тот был постоянно занят, и сыном занималась ныне покойная мать. Она была совершенно обычной женщиной, серой и тихой на фоне яркого, блистательного Холдена. Гвирн часто задумывался о том, что отец вообще в ней нашёл.

Воспитание, которое давал ему отец, было суровым. Холден был требователен и редко выказывал признаки любви к сыну. Но Гвирн знал, что тот делал так лишь потому, что считал такое воспитание самым верным для мужчины. Он хотел вырастить сына не только послушным, но также самостоятельным и волевым. Гвирн до сих пор считал отца самым достойным и сильным человеком в Утегате. Он не может, просто не имеет права подвести его.

А потому он исполнит волю отца. Он станет Кангом, чего бы ему это ни стоило. И старый Холден вместе со всеми его предками наконец сможет гордиться своим младшим сыном.

***

Юта только что закончила готовить ёкку. Похлёбка вышла у неё даже более отвратительной, чем у атлургов. Она помешивала содержимое горшка каменной лопаткой, чтобы остудить, и думала о своей кухне на двадцать восьмом этаже небоскрёба Сталтса.

Некоторое время назад Юта начала замечать, что скучает по привычному укладу жизни. Она постоянно сравнивала быт, дома и даже куханную утварь атлургов с тем, к чему привыкла в Лиатрасе. И хоть Юта понимала, что это совершенно бесполезное дело, но ничего не могла с собой поделать.

Она скучала по простым вещам: запаху кофе по утрам, гудкам автомобилей и шуму толпы на улице Старателей, по болтовне Ленни, перемежающейся с новостями из включенного телевизора. Обо всём том, чего люди совершенно не замечают в повседневной жизни, но что и составляет самую её суть.

Юте не хватало именно этих маленьких напоминаний о том, что жизнь идёт своим чередом, и она находится в ней на своём месте.

Задумавшись, Юта нечаянно прикоснулась к раскалённому горшку, только что вынутому из печи. Она отдёрнула руку и выронила на пол ложку, расплескав часть ёкки. Ругаясь в полголоса, Юта запрыгала по кухне, ища, что бы приложить к обожжённой руке.

Ничего не придумав — у атлургов вообще было плохо с лекарствами — она сунула покрасневшие пальцы в рот и опустилась на пол, чтобы вытереть начавшую впитываться похлёбку.

Юта резко вздрогнула, когда кто-то опустился на колени напротив неё. Когда она подняла голову, то увидела Корта, протягивающего ей ложку.

— Небольшая авария? — ухмыляясь уголком рта, спросил он.

— Просто недоразумение. Никак не могу приспособиться к готовке в солнечной печи.

Юта замолчала. Она подумала, что они выглядят нелепо: стоящие на коленях над пролитой ёккой. Корт по-прежнему протягивал ей ложку, и Юта наконец взяла её. Легко подхватив девушку под локоть, Корт помог ей подняться.