Огненные слёзы
Шрифт:
Юта смотрела с подозрением, но всё же подошла и уселась на пол напротив Корта.
— Ара… — начала она, оборачиваясь к гурнасу, но его уже и след простыл.
Юта закрыла рот и уставилась на свитки, разбросанные вокруг Корта. Их последняя встреча прошла странно. Они о многом говорили, раскрыли друг другу такие тайны и секреты, о которых не рассказывали больше никому. Они действительно оказались похожи: оба потеряли близких в борьбе с силами, по непонятным причинам желающими разрушить Лиатрас. Оба оказались вдали от дома, посреди безбрежного океана песка, где-то между жизнью и смертью,
И всё же пропасть между ними не стала меньше.
Юта протянула руку и провела по серым шуршащим пергаментам. Её пальцы задержались на рисунке её кулона, который отыскал Корт. Мужчина наблюдал за сменой эмоций, ярко, как рябь на воде, отражавшихся на её лице. Корт знал, о чём Юта думала: она думала о прошлом.
Он взял один из свитков, во множестве разбросанных вокруг него.
— Я нашёл пророчество Амальрис.
— Пророчество?
— Да. Практически у каждого бога есть своё пророчество. Иногда это бывает интересно. Вот, послушай:
«Настанет день, и небо будет ронять на землю огненные слёзы. Время повернёт вспять, отсчитывая дни до смерти всего живого. Придут неурожаи, звери и птицы перестанут плодиться, а народ поднимется враждой друг на друга, брат на брата и муж на жену. Могучий Руг восстанет с края песков и поглотит Небесных Братьев. Придёт Великая Буря, которая продлится сорок дней и сорок ночей, и не останется на земле ничего живого».
— Не очень-то воодушевляюще. Это всё?
— На этом свиток обрывается.
Корт отложил манускрипт в сторону.
— Не знала, что ты можешь читать на наури, — проговорила Юта.
Корт задумался.
— Когда я впервые услышал звучание наури из уст гурнаса, то был пленён этим языком. Он полностью заворожил меня — временами плавный и текучий, даже баюкающий, временами — жёсткий и резкий. Это волевой язык для сильного духом народа, прекрасный в своей простоте.
Нет ничего сложного в том, чтобы научиться читать на наури. Просто это мёртвый язык. Никто не говорит на нём, кроме гурнаса во время проведения обрядов. Поэтому атлургам не приходит в голову выучить его.
— Не понимаю, почему именно Амальрис, — рассеянно произнесла Юта. — Почему из всех богов символ на моём кулоне принадлежит именно ей? Я не могу найти никакой связи, не вижу в этом смысла, и это просто сводит меня с ума.
Юта задумчиво крутила в пальцах кулон. Корт сомневался, что она замечает это движение. Всегда, когда она думала о чём-то, вспоминала прошлое или просто нервничала, то нащупывала на груди подвеску и начинала теребить её.
— Знаешь, чего я не понимаю? — продолжала девушка. — Атлурги ведь очень практичны. Арагон рассказывал мне, что вера в Амальрис постепенно исчезла, потому что на Нибелии нет темноты. А народ верит только в то, что может увидеть и к чему может прикоснуться. Но если так, откуда вообще взялось это верованье?
Корт вопросительно взглянул на неё. Юта как будто не ждала ответа, а говорила сама с собой. Она рассматривала свитки, перебирая один за другим. Но её слова заставили Корта задуматься. Ведь Юта была права. Действительно, почему у атлургов появилась такая странная богиня? С чего им вообще думать о ночи и тьме, которых не бывает на этой планете?
Корт посмотрел
на Юту. Она рассеянно разглядывала свитки, водя по ним пальцами. Длинная шелковистая чёлка скрывала её глаза. Внимательная. Дотошная. Проницательная. И, судя по тому, что он видел, никогда не отступающая. Да, не хотел бы он оказаться темой одного из её репортажей.— Ты можешь перевести то, что здесь написано? — подняв на Корта взгляд, спросила журналистка.
Она неуверенно протягивала ему один из свитков, как будто сомневалась, что он согласится.
— Конечно, — улыбнулся Корт и взял свиток у неё из рук.
Они просидели почти до вечера. У Корта начало ломить в висках от символов наури. Он стал путаться в словах и даже, заговорившись, назвал Юту — Амальрис. Она прыснула от смеха и сказала, что на сегодня, пожалуй, хватит.
Корт поднялся с пола, разминая затёкшие ноги. Юта потягивалась, как кошка, выгнув спину и высоко подняв над головой сцепленные руки.
Они подходили к выходу, когда их догнал Арагон.
— Могу я поговорить с тобой минуту, ругат? — Он осторожно тронул Корта за руку.
— Конечно, вестник. Чем я могу быть тебе полезен?
Арагон как-то странно глянул на Юту и отвёл Корта в сторону.
— Я хотел поговорить о ней.
Корт вопросительно смотрел на гурнаса. Арагон вздохнул. Казалось, что-то беспокоит его.
— Я знаю, что это не в моей власти. Что я прошу очень много, но я хочу, чтобы ты помог этой девушке.
— Помог? Как? В чём? — не понял Корт.
— Помог разобраться в том, как этот кулон оказался у неё.
— Но у меня нет об этом ни малейшего представления, — растерянно ответил Корт. — И почему я? Разве это не работа для кого-то более просвещённого и приближенного к богам?
Арагон хитро улыбнулся, и эта улыбка не сулила Корту ничего хорошего.
— Не думаю, что в Утегате есть кто-то, более приближенный к богам, чем ты, Корт.
Корт отвернулся. На его лице появилось такое выражение, будто он только что целиком проглотил красного песчаного жука — очень питательного, но совершенно отвратительного на вкус.
— Не знаю, почему ты продолжаешь повторять это, вестник. Ведь общение с богами — твоя прерогатива. А я… если честно, даже не помню, когда в последний раз приносил жертвы. Как ты, наверное, знаешь, я всё больше занят политикой и недостойной такого, как ты, мирской суетой.
— А я не понимаю, почему ты продолжаешь отрицать очевидное, — с прежней улыбкой сказал жрец. — Ведь тебе, в отличие от всех нас, не нужны жертвы и обряды для того, чтобы обратиться к богам. Твой алтарь находится внутри тебя, и я думаю, тебе прекрасно об этом известно.
Корт тяжело вздохнул, опуская голову. Он не хотел продолжать этот бесконечный спор о духовности и богах. И не понимал, зачем Арагон затевал его всякий раз, как видел Корта. Будто нарочно старался его разозлить.
— Я всё равно не понимаю, чего ты хочешь от меня, — проговорил он. — Что я могу сделать?
— Я не знаю, что конкретно ты должен сделать, — совершенно невозмутимо ответил гурнас, и Корт заподозрил, что тот издевается, — но то, что должно быть сделано, можешь сделать только ты.