Огненный скит.Том 1

— Господи, помоги мне, — прошептал одними губами.

Положил письмо на столик у изголовья, дотянулся до нижнего ящика, выдвинул его и достал тёмный свиток. Развернул, прочитал тихо вслух, покачал головой. Не хотелось умирать вот так, не доведя дело до конца, оставляя зарытые сокровища на произвол судьбы. Но что поделаешь. Видно, не судьба.

Поручик достал конверт, вложил письмо, заклеил его. Снова потянулся к колокольчику. Вошедший на сигнал Мефодий молча встал у порога, выжидательно глядя на хозяина. Барин показал ему конверт.

— Помру, приедет племянник из Петербурга, а он обязательно приедет, отдай ему письмо, что я написал. Оно будет у меня в комоде, понял?

— Как не понять, барин. Я ещё не лишился ума.

Барин сурово посмотрел на старого слугу.

— Вот в этом ящике будет оно лежать, — он показал где.

— Только ему отдашь, из рук в руки. Сохрани его.

— Не извольте беспокоиться. Если приедет…

— Никаких если. Примчится. Я ему наследство оставляю. Не велико оно, а всё-таки недвижимость. Сто с лишним десятин леса, пашни, дом. — Он усмехнулся. — И всего-то осталось… Впрочем, это дело ненадёжное — тебе бумагу оставлять. Стар ты стал, из ума уже выжил… Вот, что Мефодий! Поедешь завтра в Верхние Ужи, найдёшь Виссариона, нотария, привезёшь ко мне.

— Исполню, барин. Только вдруг он откажется!

— Это как откажется?

— Так, — замялся Мефодий, а потом неожиданно выпалил: — Ему платить надобно.

— Не твоё это дело. Виссарион мне по гроб жизни обязан. Скажи конюху, пусть тарантас готовит. Ступай!

Когда слуга ушёл, подумал: «Письмо передам через нотариуса вместе с завещанием. Так надёжнее, что оно попадёт в руки племянника. А если не попадёт? Виссарион не чист на руку. Надо придумать другое».

Глава четырнадцатая Ночной тать

Прошло около двух недель, как Антип вернулся из скита и принёс нерадостную весть, что Изот утонул в трясине. Всё это время он был сам не свой: осунулся, глаза лихорадочно горели, казалось, волос ещё ярче закраснел на голове. На вопросы отвечал невпопад — какая-то неотвязная дума точила его изнутри.

«Убивается по Изоту, — по простоте, свойственной бесхитростным людям, думали Маркел и Прасковья. — Хоть и не был привязан Антип к работнику, а всё ж тот прожил с ними почти год, и ели и спали под одной крышей. Как такое забыть! А каким работником был Изот?! И незлобив, и умён, и до дела охочь». Мельник с женой действительно переживали смерть скитника, может, не столь глубоко, как потерю близкого человека, но по-настоящему, не кривя душой, да её и не перед кем было кривить.

Мало помалу о нём стали реже вспоминать, занятые каждодневным трудом, и считали, что Изот, как божий человек запросто нежданно-негаданно вошёл в их дом, и также тихо ушёл, оставив после себя только хорошие воспоминания да память, что был такой человек под божьим небом. Больше горевали, что не похоронен он по-христиански: сам наведывался на могилки сородичей, не боясь ни холода, ни голода, ни зверей лесных, не иных напастей, а на его последнее пристанище и сходить некому, кроме них, да и некуда — поглотила его топь. Маркел спервоначалу пытался расспросить сына, в каком месте принял смерть Изот, может, сходить, поклониться останкам его — не совсем чужой был, но Антип или молчал, или говорил, что с перепугу точно не запомнил того места — болото есть болото: кочки, осока, мох да кусты.

Лето кончалось. Подбиралась осень — сначала погожими тихими днями, вся в серебристой паутине, в желтизне опавших листьев, в дремотности воды на запруде, в прозрачности и стылости воздуха, потом небо заволакивало густыми тёмными тучами, чаще шли дожди, холодные и тоскливые, черня траву и облетевший лист с деревьев, лес пустел, и ветер пронизывал оголённые ветви, как вода решето.

В один из осенних дней, когда поля были убраны, под пасмурным небом серело жнивье, а склоны оврагов поблекли, Антип сказал матери, что пойдёт в деревню Дурово на посиделки. Ничего в этом особенного не было, парню шёл восемнадцатый год, туда он ходил и раньше, благо она была верстах в девяти от мельницы, и Прасковья восприняла это как обычное дело.

— Что-то ты зачастил в деревню, никак невесту заимел? — с улыбкой спросила Прасковья, хотя знала, что ни о какой невесте речи идти не могло.

— На следующий год женюсь, — ответил Антип.

Не зная, говорит серьёзно сын или шутит, Прасковья спросила:

— А кто же невеста? Может, я знаю?..

— Их много…

— А я думала и вправду.

— Переночую у Ваньки Кривоногова. У них изба большая. К утру вернусь.

— Сходи, раз надумал. Кривоноговы приютят. Бабка-то Ванюшкина мне родственницей доводится, хотя и дальней.

— А не позволят — под кустом высплюсь, — самодовольно сказал Антип.

— Ну под кустом не под кустом… Смотри, только голову не потеряй.

— Не потеряю. Она у меня не лишняя.

Проводив Антипа, Прасковья задумалась. Скоро восемнадцать лет, как подбросили им младенца. Как она радовалась, как благодарила Бога, что принёс им утешение с мужем, как молила о здоровье того, кто подкинул его им. Кто это был, мужчина, женщина, родной или чужой младенцу человек? Да в этом ли суть? Думала иногда, не вернулись бы, не предъявили бы права на малышку. Она бы не отдала. Тогда они поговорили с Маркелом и решили — в приют мальчонку не отдавать. Они бездетные — пусть растёт у них. У всех по восемь — десять детей, и ничего — управляются, а они одного не прокормят? А теперь вон какой вымахал детина, скоро жениться пора. Хоть и не родила она его, а всё равно свой, сын. Об одном печалилась в его младенчестве — кровь незнакомая. Обидчив не в меру, крут не по возрасту, упрям и своеволен. К людям относится спесиво. И к Изоту был без особого почтения, тот хоть работник, но всё равно человек. И грамоте разумел, и много чего знал, чего Антипу и не снилось. Боялась — не убережёт свою голову, если нрав почём зря будет свой показывать. Отколотили один раз деревенские парни, так простить до сих пор не может, всё злобу таит…

Антип не собирался идти в Дурово. Это он сказал матери для отвода глаз. У него был совершенно другой замысел. Рассказ Изота о грамоте, в которой говорилось про скитские сокровища, унесённой поручиком Олантьевым, не давал ему покою с того самого дня, как он вернулся на мельницу. Он смекнул, раз барин доживает последние дни свои в имении, значит, грамота должна быть у него. Не оставит же он её в чужих руках, на произвол судьбы. Думая так, он решил наведаться к нему, но не в качестве гостя, барин бы и не принял его, а под покровом ночи, тайно, считая, что в этом помех ему не будет. Барин был беспомощным, а двое-трое старых слуг не преграда для молодого парня.

Пошёл он по дороге к Дурову, но не доходя до деревни, свернул в лес. Тропинку он набил, когда ходил разведать, где живёт барин и как легче проникнуть в господский дом. Поэтому шёл уверенно, держась примеченных ориентиров. Стало смеркаться, и он ускорил шаг, чтобы посветлу выйти на поле, а дальше оврагом зайти на зады барской усадьбы.

Имение Олантьева отстояло от мельницы верстах в двадцати пяти, если ехать по дороге, а напрямую через лес путь был в два раза короче. От Дурова, где Антип бывал не единожды, вообще рукой подать. Когда-то обширные леса вокруг имения, поля и луга, другие угодья были собственностью отца поручика.

Он считался крупным землевладельцем. Сын же, уродясь непутёвым, мотом и карточным шулером, продал земли за карточные долги и пьяные кутежи купцам и мелким фабрикантам. Ему теперь принадлежал лишь старый дом с парком и прудами да несколько десятков десятин земли вокруг.

Антип вышел на опушку, когда почти стемнело. Не спеша, оглядываясь по сторонам, хотя знал, что в такой час здесь никого не должно быть, направился к видневшемуся вдали высокому дубу с раскидистой кроной. Подойдя, встал на колени у корней и стал разгребать опавшие листья. Разворошив их, вытащил из тайника заранее укрытые фонарь со свечой, моток верёвки и нож. Последними достал выдергу — гвоздодёр, кованую полоску с раздвоением на конце, большой сенной мешок, стащенный у отца, и пузырёк с деревянным маслом. Всё это было приготовлено загодя, и не в один день, на всякий случай, не зная, что понадобится, а что нет. Припасая эти вещи, Антип кое-что сам додумал, кое о чём прочитал в одной книжке, попавшейся ему под руку. Определённого плана у него не было. Он знал только одно — проникнуть в спальню старого немощного барина и поискать там грамоту.