Огни в долине
Шрифт:
А Яков думал свое и тоже исподлобья посматривал на отца. Выходит, не забыл он про женитьбу. Что теперь делать? Как сказать Любе? Эх, разнесчастная судьба. Бросить бы все, уйти с Любой куда глаза глядят. Да куда уйдешь…
— Егор Саввич, — в столовую вошла Мелентьевна и склонилась к уху Сыромолотова, что-то шепча. Тот утвердительно мотнул головой.
— Сейчас выйду. Покорми его, ежели что после ужина осталось.
Подождал, когда Мелентьевна ушла, сказал Якову:
— Сам видишь, как нам без матери худо. А ты, дурень, жениться не хочешь. Иди нето, если с отцом больше говорить не о чем.
Яков словно только и ждал этих слов. Поднялся и ушел в свою комнату. Егор Саввич проводил его взглядом, вздохнул и тоже встал.
— Егору Саввичу мое почтение.
— Ладно, ладно, — отмахнулся тот. После разговора с сыном он был не в духе. — Не люблю я этого, знаешь ведь.
— Не гневайся, Егор Саввич, на убогого.
Мелентьевна собрала на стол. Сморчок послушно вымыл руки и принялся за еду. Как всегда, ел он жадно, торопливо, словно боялся, что ему не дадут съесть все. Временами он выразительно поглядывал на шкафчик, где стоял графин с водкой, вздыхал, но попросить не смел, а хозяин, будто не замечая его взглядов и вздохов, расспрашивал о новостях. Тот подробно передавал ему все, что знал. Новая должность позволяла Сморчку все время находиться в конторе, быть в кабинетах директора и секретаря партийной ячейки, слышать их разговоры, быть постоянно в курсе всех дел. Сыромолотова устраивало это, он даже стал ласковее со Сморчком и без лишней воркотни давал ему небольшие суммы, а тот незамедлительно пропивал деньги.
На этот раз Сморчок не засиделся. Он теперь и ночевал в конторе, чтобы утром, встав пораньше, затопить печи до прихода людей. На дорогу Егор Саввич все-таки налил старику полный стакан водки, и тот ушел довольный.
А через две недели в доме Сыромолотовых играли свадьбу. Собственно, торжества не было. Неудобно после недавней смерти жены затевать пышное гулянье. Не было «именитых» гостей — приискового начальства. Правда, Егор Саввич пригласил и Майского, и Петровского, и Слепова, но когда каждый из них, поблагодарив, сказал, что едва ли сможет прийти, он не настаивал. Важно, что приличие соблюдено. Пришло несколько знакомых, ближайшие соседи. Родственников в Зареченске у Сыромолотова не было, у сироты-невесты — тоже. На угощение Егор Саввич не поскупился: всякой еды и питья поставил вдоволь.
Жених и невеста, как и полагается по обычаю, сидели рядышком в конце длинного стола и не глядели друг на друга, словно все, что происходило в комнате, их не касалось. Яков в новом черном костюме-тройке и белой накрахмаленной рубашке выглядел старше своих лет. Он мрачно пил вино и почти ничего не ел. Весь наряд Дуни — простенькое белое платье с оборками, сшить его помогла Мелентьевна, а денег на ткань дал Сыромолотов. Невеста была на два года моложе своего жениха, примерно одного с ним роста, довольно пышнотелая, с крепкими рабочими руками, не красавица, но и не уродина. Обыкновенное, ничем не примечательное лицо, со здоровым румянцем во всю щеку. Дуня сидела не шелохнувшись, опустив глаза. Если кто-нибудь ее окликал, она вздрагивала, на миг поднимала ресницы и в чистых голубых глазах мелькал испуг.
За весь вечер Яков лишь раз посмотрел на невесту и то мельком. По мере того, как он наливался вином, взгляд его тупел, а движения становились медленнее и неувереннее. В конце концов сидевший рядом гость подтолкнул парня в бок и сказал громким шепотом:
— Не больно напивайся-то, Яков, не справишься со своим жениховским делом, опозоришься, смотри.
Вместо ответа молодой Сыромолотов снова наполнил вином свой стакан. Гость только покачал головой:
— Дурень ты дурень.
По обычаю гости несколько раз поднимали стаканы и кричали «горько». Яков и Дуня вставали, не глядя друг на друга неумело целовались и поспешно садились. Гости смеялись над ними, грубо подшучивали, потом перестали обращать внимание на молодых и занялись своими делами: выпивали, закусывали, громко разговаривали, пробовали даже петь, но голоса звучали нестройно
и сбивчиво. Данилка Пестряков, приглашенный на свадьбу ради своей гармони, одиноко сидел в углу и что-то тихо, задумчиво наигрывал. Потом о нем вспомнили, и началась пляска.В полночь молодых отвели в отведенную им комнату. Яков, едва державшийся на ногах, с трудом стянул сапоги и, не снимая костюма, повалился на пышную кровать. Дуня, не зная, что делать, стояла посреди комнаты, накручивая на пальцы обшитый кружевом носовой платок.
— Яша, — наконец позвала она, — ты бы разделся.
В ответ Яков пробормотал что-то невнятное. Открыл помутневшие глаза, сел на кровати и с недоумением осмотрелся.
— Ты… ты… кто такая?
— Как кто? — девушка смотрела на него испуганно. — Жена я. Твоя жена…
— Жена? Моя жена? Ха-ха-ха-ха… — Яков залился идиотским смехом, лицо его побагровело. Неожиданно он оборвал смех и сказал совсем трезвым голосом: — Эх, Дуня! Почему я такой несчастный?
— Не знаю, — отозвалась Дуня. На глазах у нее навернулись слезы. — Ты сердишься на меня?
— На тебя? Ты-то при чем тут?
Он запустил пальцы в пышные волосы и стал качать головой. Послышалось сдавленное, глухое рыдание. Дуня испугалась еще больше.
— Яша, Яшенька! Не надо так, успокойся. Люди услышат.
Движимая каким-то неведомым чувством, может быть, состраданием, свойственным каждой женщине, она попыталась утешить плачущего мужа. Села рядом, осторожно обняла его голову, прижала к груди.
— Успокойся, Яша. Ну зачем ты так?
— Да знаешь ли ты… — Яков заговорил плаксиво, как малое дитя. — Ведь я не тебя, другую люблю. Как я жить-то с тобой буду? Ну зачем ты за меня шла? Зачем?
— Я буду тебя любить, Яша, буду все делать, что прикажешь. Как-нибудь проживем. Куда нам теперь деваться-то?
Из столовой доносились пьяные голоса, обрывки песен, выкрики. Гости продолжали веселиться. Яков притих, плечи его перестали вздрагивать. Он поднял голову, увидел совсем близко большие, добрые и доверчивые глаза. Ему стало хорошо от того, что вот нашелся хоть один человек, который его понял и пожалел. Он тихонько обнял девушку, прижался мокрой щекой к ее щеке. Дуня гладила его голову и все повторяла:
— Успокойся, Яшенька, успокойся, хороший мой.
Потом она сняла с него измятый пиджак, заботливо повесила на спинку стула, помогла раздеться и уложила в постель. Яков тут же захрапел. Несколько минут Дуня смотрела на его лицо, спокойное и совсем мальчишеское, тихонько и с нежностью поцеловала, потом задула лампу. Быстро разделась и осторожно, чтобы не разбудить спящего, легла рядом.
Девушка долго не могла уснуть. Лежала с открытыми глазами, прислушивалась к голосам из соседней комнаты и время от времени крестилась. Рядом сонно ворочался Яков, что-то быстро и неразборчиво бормотал. Дуня осторожно отодвигалась, чтобы не беспокоить его. Не так представляла она свое замужество. Вот пришла в чужой дом. Что ждет ее здесь, ко двору ли придется? Яков ей нравился, она и раньше изредка видела его. Да и какой девушке такой не понравится: рослый, красивый, характера тихого. А он сказал, что не любит ее, что другая ему по сердцу. Может, привыкнет, полюбит… Зато и у нее теперь есть муж… А вот свекор какой-то непонятный… Так и не додумав своих беспокойных дум, она, измученная, уснула.
Сон был короткий. Дуня привыкла вставать рано. И на этот раз поднялась до света. Яков лежал на спине и громко храпел. С минуту она смотрела на мужа, улыбнулась, когда он смешно зачмокал губами. Вот он, ее муж. Ее.
Через замерзшие окна в комнату пробивался свет нарождавшегося дня. Дуня быстро оделась в простенькое темное платье и вышла в столовую.
В комнате стоял тяжелый запах вина, лука и кислой капусты. На столе в беспорядке громоздилась посуда с остатками закусок, пустые бутылки. На полу белели осколки посуды. Это гости били вчера тарелки «на счастье».