Огни в долине

С большой вязанкой дров на плече вошел Сморчок. Сбросив дрова у печки, старик присел на корточки и, что-то бормоча, стал выгребать золу. С осени по рекомендации Буйного он работал истопником в конторе и должность свою выполнял исправно. На Сморчке был старенький овчинный полушубок, стянутый в поясе веревкой, вытертый заячий треух и подшитые, когда-то белые, а теперь серые валенки, на них еще виднелись красные узоры.

Майский знал, что Сморчок тугоухий и разговаривать с ним бесполезно, но все-таки спросил:

— Холодно на улице?

Сморчок не ответил.

«Как же его звать? — подумал Александр Васильевич. — Должно же быть имя у человека». Старик выгреб всю золу — ее набралось полное ведерко, натолкал в печь дров и ловко разжег. Веселое пламя загудело в печи, и комната стала быстро наполняться теплом. Сморчок сел на пол, свернул цигарку из самосада и стал курить, пуская дым в прорези печной дверцы.

Майский убрал в стол бумаги, надел борчатку и вышел из конторы. После прокуренного кабинета морозный воздух показался особенно чистым и приятным. Сухой снег ритмично поскрипывал под ногами. Повернув за угол, Александр Васильевич чуть не столкнулся с Ксюшей. Оба в замешательстве остановились. Майский редко, да и то мельком, встречался с девушкой. Раза два или три она приходила в контору то выписать дров для больницы, то с просьбой привезти из Златогорска медикаменты. Ксюша сначала жила у Фединой тетки Васены, а потом ей дали маленькую комнату при амбулатории. Оскару Миллеру новая медсестра понравилась, он был доволен ее старательностью и аккуратностью. Больше того, старик даже привязался к ней, понемногу учил своему искусству.

— Ви дольжен знать, Ксьюша, — торжественно говорил Осип Иванович и многозначительно поднимал толстый указательный палец, — медицина есть великая вещь. О, да! Очшень великая. Самая лючшая наука на земле. И ви дольжен быть токтор. Ви дольжен учиться.

Девушке тоже понравился немного чудаковатый, но прямой и честный, а главное, добрый старик. Она удивлялась его энергии, его цветущему виду, с восторгом принимала все советы и обещала обязательно поехать учиться, только не сейчас, а немного попозже.

— Ой! — воскликнула Ксюша, в замешательстве отступая на шаг. — Извините меня, Александр Васильич.

— Ксюша! — тоже удивился Майский. — Опять неожиданная встреча, как тогда, в Златогорске. Куда или откуда вы так поздно?

— Иду домой. В клубе была. Там новую пьесу играли.

«А я все не соберусь побывать в клубе, — подумал директор. — Не знаю даже, что там делается».

— Интересная пьеса? Вам понравилась?

— Очень интересная. Я даже наплакалась.

— Вот уж это напрасно. Вам сюда, за угол поворачивать? Если не возражаете, я провожу вас. Час поздний.

— Я привыкла. У нас ведь спокойно, никто не озорует. А вот в Златогорске поздно лучше не ходить.

— Чего же вы тогда так бежали?

— Все-таки боязно немного.

— Значит, надо вас проводить.

— Спасибо, Александр Васильич. Можно, я вас под руку возьму?

— Конечно, можно, Ксюша. Расскажите мне пьесу. Как она называется?

— Не помню… Короткое такое название… Там наша учительница Любовь Ивановна играет. Уж так хорошо, ну прямо как в настоящей жизни. Она потом в речку бросается.

— В Волгу, наверное?

— Правда, в Волгу. А вы тоже видели?

— Нет, я догадываюсь. Это же «Гроза» Островского.

— Вот-вот, и я вспомнила, «Гроза».

Разговаривая, они подошли к дому, где помещалась амбулатория. Ксюша отпустила руку Майского.

— Вот я и дома. Может, зайдете ко мне, Александр Васильич? Чаю попьем. У меня варенье земляничное есть.

Майский посмотрел на закуржавленное лицо девушки. Ее большие глаза излучали свет. Не глаза, а звезды. «Зайти? Удобно ли?» И не ответив себе на этот вопрос, сказал:

— Чаю выпью с удовольствием.

Ксюша повозилась с замком, который долго не хотел открываться, и распахнула дверь.

— Входите, Александр Васильич.

Он шагнул в темные сени, нащупал ручку двери, потянул на себя и оказался в маленькой прихожей. Здесь было тепло, пахло немного лекарствами. Ксюша сняла шубейку, зажгла лампу и, неся ее перед собой, повела гостя в свою комнату. Комната, чисто побеленная, была обставлена более чем скромно. Железная кровать у стены, прикрытая легким голубым одеялом с одной пышной подушкой, стол у окна, две табуретки, на стене шкафчик. На окне за занавеской виднелись какие-то цветы в горшках, над кроватью — картина в простенькой раме с изображением стада коров у реки. Ее подарил медсестре на новоселье Осип Иванович.

Ксюша захлопотала у печки, подогревая лучинками медный чайник. Достала чашки с блюдцами. Затем на столе появилась вазочка с вареньем, тарелка с хлебом, молоко, масленка со сливочным маслом, жареная рыба. Девушка налила чаю гостю и себе, оглядела критически стол и, наконец, села напротив.

— Пейте, Александр Васильич.

— Спасибо, Ксюша, — Майский вдруг ощутил голод и, не заставляя больше себя просить, с удовольствием принялся за еду.

— А у меня бутылочка есть, — вспомнила Ксюша. — Налить вам рюмочку?

— Не нужно. Чай, вот это хорошо.

— Нет, я налью. С мороза даже полезно.

— Это говорит медицина? Все равно, не надо.

Но девушка уже выпорхнула из-за стола, порылась в сундучке, стоявшем за кроватью, и с торжеством показала бутылку.

— Вот!

— О, да это мадера! Поберегите ее, скоро Новый год.

— Зачем беречь? Можно купить еще, только ведь я не пью. Взяла на всякий случай, вдруг кто зайдет. Сегодня вы мой гость.

Ксюша долго не могла откупорить бутылку. Штопора у нее не было, в ход пошли ножницы, потом вилка и неподатливая пробка вылезла из горлышка. Девушка вышла в приемную комнату и вернулась с маленькой мензуркой.

— Другой посуды у меня нет, не обессудьте, — и наполнила мензурку почти до краев.

— Тогда и себе налейте, — сказал Майский. — Одному мне неудобно.

Ксюша, не возражая, опять ушла в приемную и принесла еще мензурку. Налила себе немного темного, цвета крепкого чая, вина.

— За что же мы выпьем, Ксюша?

— Не знаю… Всегда пьют за здоровье.

— Пьют за здоровье, а на самом деле пропивают здоровье.

— Неправда. Осип Иванович говорит, что малые дозы полезны. Он знает.

Александр Васильевич пожал плечами.

— С таким светилом медицины я спорить отказываюсь. Желаю вам, Ксюша, радости и счастья.

— И я вам желаю всего-всего хорошего.

Они легонько чокнулись мензурками и выпили. Тепло, крепкое вино и еда разморили директора. Ему не хотелось вставать, опять идти по морозу к себе на квартиру, вообще не хотелось двигаться. Ксюша что-то говорила, но Александр Васильевич не мог понять, что именно. Он только видел раскрасневшееся лицо девушки, сияющие глаза, пунцовые губы, за которыми прятались ровные и белые, как снег, зубы. «Я сейчас пойду. Встану и пойду. Нехорошо долго засиживаться у девушки, да еще ночью. Увидит кто-нибудь, начнутся пересуды». Но подняться не хватало сил.