Огонь на воде

Айшат оторвала ее от мыслей.

– Ты читаешь Коран?

– Иногда читаю. Кстати, я хотела у тебя спросить: в Интернете есть несколько переводов, какой лучше?

Айшат достала из сумки две брошюры, напоминающие студенческие методички, – они были напечатаны на сложенных пополам листах, – и протянула их Амине.

– Вот, возьми. Это Коран с правильным переводом и еще одна очень древняя книга. Только читай сама, никому не давай. Хорошо?

– Конечно. Спасибо. – Амина положила брошюры в сумку.

Расул закончил разговор и снова нацелил на Амину пронизывающий взгляд.

– Ты вроде неглупая… Ты сама как считаешь, в нашем мире есть справедливость?

Она ответила не сразу.

– Сложно сказать. Конечно, часто страдают невиновные. Но бывает и так, что люди получают по заслугам. Поэтому нельзя утверждать, что мир несправедлив.

– Но ты и справедливым его назвать не можешь?

– Не могу.

– Все правильно. Только мир несправедлив не потому, что так создан. Его таким делают люди, которым это выгодно. А ислам построен на справедливости. – Он многозначительно помолчал и продолжил: – Вот скажи, разве ты не хотела бы жить в справедливом государстве? Где о людях заботятся. Где ресурсы принадлежат народу, а не олигархам.

Амина улыбнулась, хотя внутренне вся напряглась.

– Каждый этого хочет.

– А что по факту? Хоть в этой кафирской стране, хоть в любой другой, даже мусульманской, хорошо живут только те, кто у власти. А для простого человека нет никаких возможностей. К примеру, ты на кого учишься?

– На экономиста.

– А чем потом будешь заниматься?

Он явно наводил на ответы, и Амина решила говорить то, чего от нее ждали.

– Пока не знаю. Говорят, с работой сейчас сложно.

– Видишь? Ты учишься, а возможностей нет. Потому что государство не помогает молодежи. Зато дети чиновников вместо учебы ходят по клубам, а потом родители пристраивают их на хорошие должности. Справедливо это?

– Нет.

– Ты сама все понимаешь. И остальные понимают, но ничего не меняется. А мы делаем конкретные вещи. Но нам мешают. И всё переворачивают так, чтобы нас ненавидели.

Немного помолчав, Амина нерешительно спросила:

– А справедливое государство – это халифат?

Расул и Айшат переглянулись.

– Да. Единое исламское государство со справедливыми законами. Там не будет бедности, преступности, коррупции. Хотела бы в таком жить?

Амина через силу улыбнулась.

– Конечно.

Нервы гудели, подергивались, и немного мутило. Амина покрутила в руках пустую кружку. Хотелось запить вставшую в горле липкую полуправду. Кто знает, сколько людей, потерявших опору, увязло в этом болоте, прикрытом суррогатами идеалов. Когда правда работает на ложь, легко не заметить, где заканчивается одна и начинается другая.

Она подумала о брате. Достаточно найти слабое место человека, пообещать то, чего ему не хватает, – и ты получишь власть над ним. Умело обращаясь с этими рычагами, можно править и одной судьбой, и всей историей.

Потерянные, лишенные надежды, не нашедшие места в мире, – вот почва, вспаханная несправедливостью, осушенная нуждой и готовая жадно впитывать обещания, оплодотворять и вынашивать семена лжи. Ее покорная твердь тысячи лет подпирает равнодушие идолов, ненасытность алтарей, ханжество крестов, беспощадность скимитаров-полумесяцев.

Расул усмехнулся.

– Загрузил я тебя, да?

– Нет-нет, все нормально. Я рада, что мы познакомились. Оказывается, я об исламе многого не знала. А для вас это не только вера, а еще и целая миссия. – Она посмотрела Расулу в глаза прямо, спокойно, собрав все силы и до боли сжав руку в кулак: – Вы всё делаете ради справедливости.

* * *

Когда Амина возвращалась к машине, ее не отпускало чувство нависшей угрозы. В глазах фанатика было столько ненависти к миру, к людям, к жизни, что теперь, казалось, она повсюду, копится и выжидает, медленно закипает в идущих мимо. Таксист, перебирающий четки, шумная стайка парней с вороными шапками волос, девушки в длинной одежде. Кто из них уже надел свой пояс шахида?

Всю дорогу Амина осторожно оглядывалась, и только когда села в машину и сбросила с головы платок, вздохнула с облегчением. Она успокоилась и постаралась припомнить все, о чем спрашивала, как отвечала, и убедиться, что ничем себя не выдала.

Хотелось скорее вернуться домой и закрыть за собой дверь счастливого мира, где не нужно воевать ради справедливости и убивать ради жизни. Спрятаться от безумия человечества и перестать быть его частью.

Амина понимала, что как только она вышла из кафе, брат и сестра заговорили о ней. Для них она была добычей, и могла только надеяться, что на вопрос Айшат: «Что скажешь?» брат одобряюще кивнул. Она не могла знать, что его недоверчивый взгляд провожал ее через витрину кафе, а когда она скрылась из виду, мысли вербовщика еще долго гнались за ней.

– Что-то с ней не так, – Расул не смотрел на сестру. – Вопросы странные задает.

– Может, тебе показалось? – Айшат хотелось, чтобы брат ошибался.

– Может… Но такое чувство, что она что-то вынюхивает. – Он задумчиво потер заросшие скулы. – Пообщайся с ней еще, подкинь какую-нибудь тему и посмотри. Если вцепится – сливайся.

Амина ехала по узким коридорам улиц, и снова тысячи слепых темных стекол, темных пустых душ смотрели и не видели, открывались и не впускали, бесконечно отражали друг друга. И сама она была такой же прозрачной и темной, как эти окна.

А дома ее ждал уютный желтый свет и запах жареной картошки. Саша стучал посудой на кухне и не слышал, как она вошла. Амина заперла дверь в их безмятежный мирок и стояла, прислонившись к ней, не решаясь потревожить покой этого места.

Саша вздрогнул, когда она прижалась к его широкой спине и обвила руками.

– Привет. Не слышал, как ты пришла.

– Как вкусно пахнет…

– Картошки захотелось. Ты голодная?

Амина кивнула, потершись щекой о его футболку.

– Как же хорошо дома…

Она вошла в комнату и застыла перед зеркальной дверцей шкафа.

Раньше ей нравилось «макси», но сейчас будто бы какая-то сила заявила свои права на ее тело и, обернув юбкой как пологом, закрыла от мира.

Амина медленно потянула подол вверх, остановилась выше колена и осмотрела себя. Метр от несвободы до свободы. Она натянула юбку на голову, окаймила лицо по подобию платка Айшат и посмотрела себе в глаза. Оставшийся фрагмент лица глядел как узник сквозь окошко темницы. Страх, отвращение, гнев разом поднялись в ней. Она с яростью сорвала с себя все, как липкую паутину, приставшую к телу, и замерла перед своим отражением – голая, настоящая, с горящими живыми глазами.