Огонь в океане

Командир бригады, еще раз пожелав успехов, отпустил меня.

Я все еще не успел освоиться со своим новым положением, поэтому, когда я шел в каюту, вид у меня был растерянный.

— Что с тобой? Будто невесту кто-то похитил? — спросил меня встретившийся на пути мой друг Николай Белоруков.

— Командиром лодки назначен, — сказал я, озадаченно посмотрев в глаза Николая.

— Поздравляю! Радоваться же надо, а ты... будто тебя избили бамбуковыми палками. — Он ободряюще потрепал меня по плечу. — Уверен, что из тебя получится командир. Но знает ли начальство, что ты...

— Что? — недоуменно переспросил я.

— Что ты дикарь и от тебя всего можно ждать?

— Ты вечно шутишь, Коля, а мне не до шуток. Пойдем лучше поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, — и я потащил его в свою каюту.

Николай Павлович Белоруков был помощником-командира подводной лодки «Сталинец». Эго был веселый и энергичный человек.

— Ты что делаешь в чужой каюте? — бросил Белоруков Лыфарю, который дожидался моего возвращения от комбрига. — Видно, хорошо усвоил: если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте.

— Какое взыскание огреб? — опросил Лыфарь.

— Никакого.

— Он, брат, назначен командиром. Постой... командиром какой лодки ты назначен?

— «Малютки».

— Ты? Поздравляю! — Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.

Наша беседа, на которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных, товарищеских советов, длилось более часа.

На «Камбале» меня ждали новые поздравления и душевные рукопожатия.

— Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, — заявил Пересыпкин после обычного поздравления. — Мне, конечно, даже приснилось.

— Вы довольны?

— Конечно, доволен!

— Расставанию с таким помощником командира, как я...

— Да нет! — возразил матрос под общий смех окруживших нас подводников. — Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что расстаемся с вами...

Пересыпкин постоянно злоупотреблял словом «конечно».

— Наверно, и потому тоже, — продолжал шутить я.

— Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, — оправдывался Пересыпкин, — но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы только уму-разуму набираются.

Пересыпкин имел в виду случай, когда он был наказан мною за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.

— А где. Мина сейчас? — вдруг вспомнил я. — Ведь она была в Севастополе.

— Мина-то? — Пересыпкин расцвел. Со своими торчком стоявшими усами он напоминал в эту минуту котенка, готового вспрыгнуть на стол.

— Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! — крикнул кто-то из толпы матросов.

— Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, — заступился Свистунов.

— Мина, конечно, была здесь, — Пересыпкин не обратил внимание на насмешки товарищей, — а сейчас на фронте.

— Пишет?

— Редко, конечно, — матрос понизил тон.

— Ну и редко! — расхохотался друг Пересыпкина Додонов. — Да он писать ответы не успевает.

— Как это не успеваю? — пробрало, наконец, Пересыпкина. — Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.

В последний раз беседовал и шутил я с подводниками «Камбалы». После Пересыпкина разговор зашел о матросе Додонове, затем вспомнили Сазонова, Калякина, н так более половины экипажа были «проработаны» веселыми матросскими шутками.

Поздно вечером меня провожали подводники «Камбалы».

Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.

— Вы побрейте все же усы! — крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. — Стариком быть всегда успеете!

— Кто его знает, успею ля! Война! Мина говорит...

Последние слова рассмешили товарищей, но я так и не узнал, что говорила Мина своему жениху.

Рано утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на станцию назначения.

До места базирования подводных лодок я шел пешком.

В поезде я был погружен в дерзновенные мечты о своем боевом будущем. Шагая же вдоль пыльного шоссе в то ясное летнее утро, я вдруг испытал тревогу. Такое чувство, вероятно, испытывает каждый, кто приближается к чему-либо заветному, манящему и в то же время новому, неизвестному.

Я припоминал детство, родных и знакомых. В те далекие годы я мог получить любой совет от дедушки, от отца и матери.

Теперь они ничего не могли мне посоветовать. Моя жизнь ничем не напоминала их жизнь.

Я поднялся на вершину холма. Подо мной лежала небольшая бухта, сплошь заставленная разнокалиберными морскими судами. Из леса корабельных труб там и сям тянулись вверх столбы дыма.

Спустившись с холма, я пошел по тропинке, с обеих сторон заросшей колючим кустарником, густо обвитым ежевикой, кургантеллой и другими вьющимися растениями!

Эти болотистые, непроходимые заросли, прозванные «кавказскими джунглями», — излюбленное пристанище шакалов и лягушек — окружали плотным кольцом место базирования наших подводных лодок.

Вскоре я увидел перед собой каменное двухэтажное здание, выстроенное на небольшой возвышенности у самой бухты. В нем размещалась, береговая база подводных лодок. У подножия, в конце цементной лестницы, в тени эвкалиптов стояло несколько скамеечек. Это место прозвали «беседкой споров». Несмотря на ранний час, у «беседки» было довольно многолюдно.

— Вот он, приехал! — первым заметил меня мой давний знакомый командир подводной лодки Дмитрий Суров. — Сваны приехали! Теперь дело будет!..

Навстречу мне поднялись и другие, командиры подводных лодок: Борис Кудрявцев, Астан Кесаев, Михаил Грешилов, Евгений Расточиль и Сергей Хаханов.

Начались рукопожатия и поздравления. Меня стали расспрашивать о боевых делах подводных лодок соединения контр-адмирала Болтунова.

Беседа прервалась только тогда, когда командир дивизиона узнал о моем приезде и прислал посыльного с приказанием немедленно явиться к нему.

— Доложи комдиву и возвращайся! — напутствовал меня Кесаев.