Огонь, Вода и Медные Порталы

— Барынька! — удивлённый голос Авдотьки помог Любогневе собраться. — А вы чего здеся-то? Случилось чего?

— Случилось, — продавила сквозь сухое горло Любогнева. — Ступай, там, в тереме, увидишь.

Авдотья выпустила руку Деяна и, блеснув глазами, побежала в сторону терема.

— Деян! — каркнула в спину парня Любогнева. Деян остановился, нехотя обернулся. — Подь сюды, разговор есть, — приказала барынька. Деян подошел, как было велено. — Девку одну спортить надо.

Деян опустил голову, уткнув глаза в землю.

— Чего молчишь? Воды в рот набрал? Еще недавно щебетал, аки соловей! — кивнув головой в сторону дуба, требовательно вопросила барынька. Деян молчал. — Да не трусь, там все просто будет. Сдается мне, она уж порченая, сильно трепыхаться не станет.

Деян поднял на Любогневу тяжелый взгляд. Выдал твёрдо:

— Не по нутру мне эти игры ваши, барынька.

— Давно ли не по нутру-то? — ехидно пропела Любогнева. — Меня, стало быть, можно было?! А как другую какую — так сразу не по нутру?! — шлёпнула себя руками по бокам.

— Так вы ж по собственному хотению. Сами пришли, — парень умолк под обжигающими углями осуждающего взгляда. — А люди-то что скажут? Вздёрнут ведь меня.

— Не вздёрнут. Сделаешь дело и был таков! Езжай домой к батюшке.

Деян покачал головой:

— Не по мне такое зло, барынька. Я жениться хочу.

— Уж, не на Дуньке ли? — хмыкнула, некрасиво кривя рот, Любогнева.

— На Авдотье, — кивнул Деян, соглашаясь. — Люба она мне.

— А я, стало быть, не люба?! — выкрикнула Любогнева зло, сглатывая комок в горле.

— Мы уж об том с вами говорили, барынька, — спокойно выдержал злой взгляд Деян.

— Что ж, выполнишь, об чем толкуем, и женись себе на здоровье, хоть на Дуньке, хоть на любой другой девке, — махнула рукой Любогнева. — А не выполнишь… Про Дуньку забудь. Не увидишь её боле. Ясно тебе?

Деян насупился, еще ниже опустив голову. Кивнул, нехотя, обреченно и зло:

— Ясно.

— То-то же! Сегодня к вечеру скажу, что за девка и где будет.

* * *

— Авдотька, собирайся, по ягоды пойдём! — крикнула Любогнева поднимающуюся по ступеням крыльца с ворохом чистого белья, служанку.

Авдотья обернулась к барыне, удивленно вскинув брови, и прыснула со смеху:

— Да какие уж ягоды, барынька?! Скоро уж смеркаться станет!

— Кому сказано?! — рявкнула Любогнева. — Уговаривать тебя?!

Авдотья, привыкшая к заскокам своей хозяйки, только головой покачала:

— Сейчас, белье в сундук уложу и в сенях корзинку найду.

Выйдя за огороды, девушки спустились к реке, и пошли на приличном расстоянии от берега в сторону леса.

— Лес темнеет уж, барынька, — причитала Авдотья, пугливо оглядываясь на внешние звуки. — Неужто не боязно вам по ночи-то по лесу шастать? Какая нужда? А коли дикий зверь нападёт?

— Так ему и надо, значит, — зло фыркнула Любогнева.

— А вон что это? Избушка! — указала рукой Авдотья на почти скрывшуюся в кустах, вросшую в землю, покосившуюся землянку на опушке леса. — Так это Огневеда избушка! Сказывали, он недавно в терем-то перебрался!

Раздвигая кусты, Авдотья двинулась вперёд, от любопытства позабыв о своих страхах.

В следующее мгновение удар по затылку погасил сознание Авдотьи, и любознательная служанка, выпустив из рук пустую корзинку, упала ничком в густую траву, в мягкий мох.

* * *

Деян вычистил гнедого, оставленного у столбика кем-то из дворян-дружинников, коня. Знамо дело, не царское это занятие — самому за своей животиной ухаживать, а конюх-то на что? Отвел в стойло, задав свежего сена.

Собрался запереть ворота, когда на пороге конюшни появилась нервная, с ярко горящими на бледном лице, глазами, Любогнева.

— Ступай к терему Огневеда, — процедила бескровным перекошенным ртом. — Да схоронись. Старик сейчас уйдет, а девка придет, — переступила, собираясь уходить. — Да помни, — обернувшись, бросила, зло сверкнув безумными глазами, — не сделаешь веленого — не увидишь Дуньки боле, как своих ушей!

Развернулась и, подхватив испачканный понизу зеленью травы, сарафан, пошла в сторону терема волхва.

Деян ничего не ответил своей барыне. Опершись рукой о ворота, словно ноги не держали дюжего молодца, остался стоять, крепко задумавшись, низко свесив кудрявую голову.

* * *

Огневед, перелив из кувшина в ковш и обратно, остудил сонный отвар для Ивана. Приготовил свежую мазь для раны и чистую повязку. Рана, благодаря заботам и заговорам Огневеда, рубцевалась быстро, медведь шел на поправку. Старец знал, что перестраховывается, оставляя Ивана спать в медвежьем обличье, давая возможность молодому организму восстановиться и набраться сил перед новыми испытаниями. Каждодневно за эти новые испытания — предстоящий обряд для малолетнего княжича — волхв приносил на капище, вместе с молитвами, дары Богам: плоды фруктов и овощей, травы и ягоды.

Подняв крышку медвежьего подпола, услышал негромкие шаги. Обернулся.

Бледная племянница Лукерьи стояла посреди горницы, озираясь по сторонам и беззвучно, словно рыба, хватая ртом воздух. Плоская грудь её вздымалась от взволнованного дыхания или быстрого бега. В больших, темных глазах стояли слёзы. «Неужто, с Лукерьей хуже?», — встревожился Огневед.

— Что стряслось? — обернулся к девушке старец, позабыв о медведе.

— Помогите! Там, в лесу! — неопределенно взмахнув рукой, выкрикнула Любогнева. — Служанка моя! Запнулась, упала, да прямёхонько головой об камень! Кровь хлещет!

Огневед уже подхватил на плечо котомку, с которой недавно проведывал раненых.

— Где? — спросил, направляясь к выходу. — Пойдем, покажешь!

— Да прямо у избушки Вашей! Как запнулась, так и лежит в траве, сердешная! — заливаясь слезами, поведала, семенящая за ним, Любогнева. — Только я идти с Вами-то не могу! У меня же тётенька на руках! Да и княжича нянчить кому ж теперь, как не мне? Вы уж ступайте туда, а я — к тётеньке. Кроме меня у неё тут никого ведь, воды подать некому! — сворачивая в сторону княжеского терема, отбрехалась «любящая племянница».

Широким шагом пересекла двор, взлетев по высокому крыльцу, ворвалась в тёткину горницу и уставилась на, передёрнувшую от ненависти крупной дрожью всё тело, картину.

Тётка, опершись спиной на три пуховые подушки, гнездилась на своей лежанке барыней, а Настька сидела перед ней на низкой скамейке и кормила тётку куриным бульоном, зачерпывая его берёзовой ложкой из глубокой керамической миски.

Любогнева позыркала на эту идиллию с все сильнее накатывающей неприязнью и выдавила из себя, глядя на Настю с наливающейся во взгляд свинцовой тяжестью: