Ограбление казино

Митч сел. Поставил стакан на журнальный столик.

— В смысле, я знаю. Когда я там — я там, а она со мной. Когда я уехал, там ты, и она с тобой.

— Ее не было со мной, — сказал Когэн.

— Я не имел в виду тебя, — сказал Митч. — Я в смысле — любой мужик. Любой, кто там есть, — она с ним. Ты уезжаешь, и она уже не с тобой.

— А-а, — сказал Когэн.

— Видишь, — сказал Митч, — вот я о чем. Я это знаю. Я ей дал, ну, в прошлом году, я там пробыл всего две недели. Нет, три. В общем, сколько это ночей?

— Двадцать одна, — ответил Когэн.

— Не, — сказал Митч. — Ай, ладно, в общем, я ее на себя записал. Четырнадцать ночей. Знаешь, сколько мне это стоило? Три тысячи долларов.

— Ну, — сказал Когэн, — вот уж нафиг. Я б телке не стал три штуки платить ни за что вообще. И плевать, что она там умеет. Я б не стал.

— Мне все равно было, — сказал Митч. — Я тогда еще в союзе был, и ребята, которые работы держали, со мной очень всегда порядочно. Никаких диких забастовок, ничего — понимаешь меня, в общем, да? Мне было плевать. В общем, это много. И я притом не люблюэту телку, да? Я ей просто башляю за то, когда я там.

— Она все равно отпадно выглядит, — сказал Когэн.

— Точно, — согласился Митч. — Ебаный этот Сэмми. В тот вечер, когда ты ее видел, на ней что было?

— Скажу тебе правду, — сказал Когэн. — Я не обратил внимания, в чем она была, скорее — на то, что было под этим. В чем-то желтом, кажется. Много чего видно.

— Там и есть что видеть, — сказал Митч. — В тот вечер Сэмми такой подваливает, да? А на ней такое серое. Как шелк, серое такое, и без спины, а у нее сиськи прямо слоновьи, что-то с чем-то, я тебе скажу. У меня такой стояк, что им пятерых уложить можно, а я — я все остальные ночи ее брал, да? И тут Сэмми такой подходит, я их знакомлю, и надолго ли я тут, надолго ли он тут, а я на самом деле не особо секу, что происходит, мы вина выпиваем себе, ну и я его пригласил к нам подсесть. И вскоре мне в сортир занадобилось. Я пошел, и меня довольно долго не было, потому что елдак торчит так, что хоть на голову становись, чтоб в толчок попасть, а не себе в рот, блядь, и все равно осторожней же надо, понимаешь. Так меня раскочегарило. По-моему, не моргнул даже. И кожи почти не осталось, наверно. Она зашибись — у Солнышка с таким все очень хорошо. Если у тебя на Солнышко не встанет, ты тогда жмур, вероятно. Но тут у нас последний раз, и ей не придется. Потому что я весь на изготовку, даже ужин перетерпеть могу. Друг мой, мне все равно, что ты скажешь, я всякое мясо видал, какое бывает, понимаешь?

— На этой неделе ты видал, — сказал Когэн. — Ты здесь сколько, три дня, и я слыхал, ты обсмотрел почти все пёзды, что есть в Бостоне.

— Мне нравится, — сказал Митч. — Вот в чем штука, мне это нравится. Это как — это у меня вместо хобби, понимаешь? Когда я дома, я нихера не делаю. Ни хе-ра. А поэтому езжу на бега. Раз в год еду на бега и там ебусь. Только вот в этом году, наверно, я на бега не поеду.

— Я б не смог, — сказал Когэн. — Меня заебывает. Ты — ты-то, наверно, в хорошей форме. Я б не стал — не смог бы три дня кряду ебаться, вот и все. Я бы не смог.

— В твоем возрасте, — сказал Митч, — я точно так же считал.

— Еще бы, — сказал Когэн. — Мне работу работать.

Митч отпил из стакана.

— Я раньше тоже так думал, — сказал он. — Потом, сам не знаю, когда это случилось, не знаю почему. А я просто начал. Поехал туда, в самый первый раз когда поехал, снял себе люкс. С Марджи у нас было все ужасно, она про это узнает и устраивает всяческий пиздец, у нее спросишь, так она скажет, что бухает из-за того, что я туда езжу. Ну, в общем, или она, или я. Но я тебе могу сказать, мальчик мой, если тебе надо кому вставить, бери себе, нет ничего лучше на свете, чем молодая еврейка, которая ходит.

— Я запомню, — сказал Когэн.

— Та телка, — сказал Митч, — она в Оберлине была, в колледже училась, да? И бросила. Что ты насчет скажешь? — Он выпил.

— У тебя все нормально, — сказал Когэн, — завтра или послезавтра вечером?

— У меня уже сейчас все нормально, — сказал Митч. — Ебаный в рот. Оставь меня уже в покое, а? В общем, она бросила. И пошла ходить. А когда у тебя такая телка, они ж сразу за дело берутся, знаешь? И они так — они, блядь, в натуре знают, что делают. Эта вороха, Солнышко, она — нет, она больше чем вполовину моложе моей жены, а знает такое, что если б Марджи так умела, пошла б в участок сразу на бровях. Точно тебе говорю… В общем, я к столу вернулся, — продолжал Митч, — наконец слил все это вино и себе на подбородок не нассал, блядь, при этом, а они там оба сидят, и Сэмми такой вежливый очень, и прочее, и вот он наконец свалил, а мы заканчиваем, и я думаю, господи, блядь, боже мой, да я до номера допрыгаю только на том шесте, который из меня торчит, и мы идем туда, и хочу тебе сказать, три штуки — это не баран чихнул, мне плевать, есть они у тебя или нет, это, блядь, дорого, но оно того стоит, честно — оно того стоило. Я дал ей треху за все время и ту одну ночь, все до цента отработала. Только ей я, конечно, так не сказал.

— Митч, — сказал Когэн.

— В общем, утром подымаюсь, — продолжал Митч, — ну и подымаю, но у меня самолет в полпервого, поэтому все наскоряк. А наскоряк с Солнышком — это раз в девять лучше целого, блядь, свидания с какой-нибудь другой телкой. А потом я спускаюсь, парку себе нагоняю, возвращаюсь опять наверх, и надо ей остаток хвороста отдать. Понимаешь, им половину сразу при заезде отдаешь, а когда заканчиваешь у них там, отдаешь остальное. В общем, я говорю — рассказываю ей, как очень ей благодарен, ценю, я знаю, что это значит, все это время одним куском и прочее. А она мне, понимаешь, рассказывает, из оборота же выпала и все такое, говорит мне: «Все в порядке», — никаких проблем, значит, и я отдаю ей хрусты и все такое, и она уходит — и, ну, в общем, на следующие две недели остается с Сэмми, и он за это башляет ей четыре. Вот хуесос же.

— Послушай, — сказал Когэн, — это потом, мне надо с этим пацаном встретиться, ладно? По-моему, у меня есть чувак, который тебя покатает и прочее.

— Я не могу наружу, — сказал Митч.

— Я не в смысле хуем по району трясти, — сказал Когэн. — Ты сюда приехал кое-что сделать. Вот за это. Я с ним собирался поговорить, и тогда, если мне все понравится, он сумеет что-то делать сам, братцу его за ручку держать не придется все время, я тогда сюда его приведу, и мы с тобой обо всем перетрем.

— Мне годится, — сказал Митч.

— Что ж, — сказал Когэн, — отрадно это слышать. Только мне вот не годится. Потому что ты просто не сумеешь, не сможешь сегодня нихера, а я не хочу, чтобы этот пацан слишком о чем-то думал, он братцу своему запросто побежит чирикать.

— Лана, — сказал Митч, — где он, нахуй? Подымай его сюда, мы ему вкрутим.

— Ты, — сказал Когэн, — я тебе скажу, что ты делаешь, да? Ты ложишься в кроватку.

— Я не устал, — сказал Митч.

— А по мне, так ты просто без сил, — сказал Когэн. — Ты идешь и ложишься, нахуй, в кроватку. И сейчас полтретьего, говнюк. Я тебе позвоню в полвосьмого, и лучше будет, если я тебя разбужу, потому что если я тебя не разбужу, придется мне звякнуть паре знакомых легашей, они тебя отвезут туда, где тебе полагается быть.

— Ну, — сказал Митч.

— Никаких пёзд, — сказал Когэн, — никакого больше бухла, ничего. Залезь под душ и ложись спать, а я тебя разбужу и скажу, где тебе надо быть, да?

— Да кто ты такой, засранец, чтоб мне приказывать, — сказал Митч.

16

Водитель выключил зажигание серебристого «торонадо» и подождал, пока Когэн не перейдет трамвайные пути за «Кронином» в Кембридже. Когда тот сел в машину, водитель сказал:

— Знаешь, очень не хотелось бы никого этим грузить, но жизнь у меня была бы намного легче, если б ты смог себя заставить время от времени пользоваться телефоном, чтобы о чем-нибудь разговаривать. Сейчас появились платные, они для всех. Я наверняка смогу сообщить тебе пару номеров только в Провиденсе — это телефон-автоматы, и если тебе захочется меня вызвать и поговорить со мной о чем-нибудь, надо будет просто сказать, по какому. А бегать взад-вперед всякий раз, как у кого-нибудь из носа потечет, адски неудобно. У меня жена болеет, один ребенок болеет, практика в жопе, а тебе и это нипочем, у нас, наверно, последняя хорошая суббота, потом долго таких не будет, а я вынужден отказаться от девяти лунок и переться сюда, с тобой разговаривать. Я в последнее время, похоже, только этим и занимаюсь — отменяю встречи и езжу сюда разговаривать с тобой.