Ограбление по-беларуски

— А сам? Почему ты постоянно жрёшь? — вспылил в ответ Лявон, с силой выговорив несвойственное и неприятное ему, грубое слово «жрёшь». — Ты хоть одного человека видел, который жрёт? И от тебя потом крошки, и этот мерзкий жир на губах, и гнусный запах пива! Я удивляюсь, как тебе не унизительно проглатывать в себя эту пережёванную, смоченную слюной дрянь?

Глаза Рыгора загорелись, кулаки сжались, и всё его тело превратился в пружину, как в день последней ссоры с татой. Он почувствовал, что сейчас одним ударом вомнёт Лявону лицо, нос хруснет, кровь брызнет, но тот сказал:

— Вспомни, кто вытащил тебя из тюрьмы? На твоём месте я вёл бы себя немного скромнее, хотя бы первое время.

И Рыгор сдулся, как воздушный шарик.

— Извини, брат.

Они помолчали с минуту, глядя в разные стороны, и Рыгор повторил:

— Извини. Давай, спи, раз тебе хочется. Ты спи, а я за бензином схожу. И сока тебе прихвачу.

Лявон хмыкнул. Рыгор примирительно тронул его за колено и тихонько запел песню, какую-то новую, которой Лявон раньше не слышал. Кажется, слова походили на немецкие, но это был не Шуберт. Ссора опала, сгладилась, показалась смешной и бессмысленной. Лявон подтягивал мычанием. Стало хорошо и спокойно, хотя в песне чувствовался явный привкус тревоги. Кончив петь, Рыгор подмигнул Лявону и выпрыгнул в темноту. «Эй, Рыгор, кто это был?» «Малер. Я его много знаю, потому что он симфонический. Тоже работает, да? Попоём ещё!» Хлопнула дверь, свет в кабине погас, и таинственные зелёные кружочки и стрелочки приборов проявились снова.

Когда Лявон проснулся, в кабине было уже светло, а окна сплошь запотели. Мельчайшие серые капельки. Он провёл тыльной стороной ладони по лобовому стеклу, и под его рукой собрались ручейки, потекли вниз. Снаружи было ясное ранее утро, низкое ещё солнце освещало только верхушки елей по правой стороне дороги. Лявон открыл дверцу, спрыгнул на дорогу и будто окунулся в холодную воду — до того свежим был воздух. Он вдохнул его чистую струю, и по коже побежали зябкие мурашки, в засиженных ногах закололо.

— Что, выспался? — Рыгор сидел у толстой ели неподалёку. Увидев Лявона, он потянулся и встал, отряхивая крошки с живота и что-то дожёвывая. — Прикинь, я часа два топал в сторону Минска, но ничего не нашёл. Ни заправок, ни указателей, ничего! Вернулся назад. Ты не помнишь, мы вчера успели развернуться или нет? Может, я не в ту сторону пошёл?

— По-моему, мы так и не развернулись, — сказал неуверенно Лявон и махнул рукой: — Минск должен быть там, а Брест — вон там.

Они вместе посмотрели сначала в одну, а потом в другую сторону, но стороны ровно ничем не отличались. Светло-серый асфальт с прерывистой белой полосой по центру, и высокий неподвижный лес.

— Наверное, слишком далеко отъехали. Полчаса на скорости сто — это десять часов ходу… Неудивительно, — Рыгор почесал себе грудь и поморщился. — Помыться бы! Дёрнул нас чёрт смотреть на эти автобусы. Сейчас бы дома завтракали.

Помолчали.

— Ну… Пошли что ли вперёд? Наверняка попадётся какая-нибудь деревня.

— Пошли! Что ещё делать.

Перед тем, как отправиться, Рыгор раскрыл заднюю дверь автобуса и показал Лявону свои находки: кроме кучи чёрных тканевых пакетов с деньгами, там оказались несколько огромных упаковок со сладкими кукурузными палочками, фонарик, зелёный зонтик и велосипедный насос. Рыгор настоял, чтобы Лявон наполнил свой рюкзак долларами, а сам взял под мышку кукурузные палочки.

В начале пути они громко пели всё, что могли вспомнить, потом Рыгор рассказывал анекдоты и страшные истории о тюремной жизни, а потом пошли молча. Стараясь наступать туфлями точно на белую полосу, Лявон размышлял о виденном и слышанном за последние дни, в особенности о своём разговоре со священником. Ад? Солнце стояло уже высоко, пели птицы, вдоль дороги порхали бабочки, проносились мухи, зависали на месте какие-то насекомые вроде пчёл, но поменьше. Всё это мало походило на ад. Успокаивало. Рыгор тоже был совершенно безоблачен — он снял кроссовки и шёл по тёплому асфальту босиком, с удовольствием глядя по сторонам и весело хрустя кукурузными палочками.

Густая тёмная зелень елей перемежалась осинами и берёзами. Иногда заросли уходили вниз, прерываясь оврагом, и шоссе пересекало его по насыпи. Один раз низко над дорогой с шорохом пролетели две утки. Регулярно появлялись квадратные столбики с косой чёрной полоской, но безо всякой информации. Километры? Когда солнце встало прямо над дорогой, они решили сделать привал, сошли с асфальта и сели в тени широких хвойных лап. Согнав с себя крупного рыжего муравья, Рыгор сказал, что по муравейнику можно определить, где юг, а где север — муравьи строят свои дома с южной стороны дерева. Лявон, лениво подняв брови, спросил, почему.

— Потому что с южной стороны теплее! — с торжеством объявил Рыгор. — А ещё с южной стороны на деревьях растёт мох, он тоже любит тепло.

— Откуда знаешь?

— В школе изучали, — Рыгор поднялся и осмотрел ель со всех сторон, но мох рос слабо и везде примерно одинаково.

— Ты так уверен, что ходил в школу?

— Ха! Неужели ты наконец начинаешь шутить? Дождался!

— Ты лучше подумай — что, если мы здесь надолго застряли? — Лявон хмуро смотрел на жизнерадостного Рыгора. — Что мы будем делать, когда пройдёт простуда?

Вопрос простуды действительно беспокоил Лявона. В голове у него немного шумело, нос был ещё заложен, но он чувствовал себя намного бодрее, чем в последние дни. Рыгор деланно покашлял и предложил ночевать голыми в траве — поутру выпадет роса и так простудит, что мало не покажется. Они легли и молчали.

Через полчаса Рыгор доел последние палочки и толкнул Лявона. Они двинулись дальше, перебрасываясь незначительными фразами, или молча с невозмутимым видом, но оба чувствовали поднимающуюся против воли тревогу.

Когда солнце стало клониться к западу, шоссе вдруг поднялось на горку, лес просветлел, а ели сменились осинами и берёзами. Впереди дорогу пересекали провода, и, приблизившись, они увидели широкую просеку с высоковольтной линией. Просека буйно заросла бесформенными полудеревьями-полукустами, между которыми в обе стороны от шоссе уходила тропинка. Лявон и Рыгор единогласно решили, что по магистрали они находились уже достаточно, и стоит попробовать пойти вдоль электролинии, должна же она к чему-то привести.

— Направо или налево?

Рыгор несколько раз повернул голову, но не нашёл ни малейшей разницы между правым и левым.

— Пошли направо. За солнцем. Больше успеем пройти до темноты, — рассудил Лявон. — Хотя бы на секунду.

Они спустились по насыпи на тропинку и окунулись в заросли. Их шаги еле шуршали в траве, вершины деревьев застыли в безветрии, птицы молчали. Осталось только густое гудение проводов, усиливающееся при каждом извиве тропинки. Рыгор сказал, что в траве могут водиться змеи и обулся. Порой тропинка терялась, и, раздвигая руками упругие ветви, Лявон оглядывался назад, стараясь не хлестнуть по лицу Рыгора. Один раз Рыгор отстал, а потом радостно позвал Лявона — он нашёл малину. «Красный сок на пальцах… Странные ягоды из маленьких шариков…» Ещё Лявон думал о рисунке своих следов на карте, дающем сейчас длинный одинокий побег.