Ограбления и кражи: Бандиты, грабители, воры и мошенники

Мьюир понимал, как плохо обстоят дела с доказательствами. Основным звеном в цепи улик был отпечаток пальца. Именно на нем держалось обвинение. От того, признают ли присяжные этот отпечаток весомой уликой, зависело вынесение приговора. Мьюир обдумывал сложившуюся ситуацию в течение двух дней и наконец заявил, что готов выступать обвинителем в процессе по делу Альфреда и Альберта Стрэттонов.

То, что вокруг этого отпечатка пальца завяжется борьба, стало ясно уже 18 апреля, когда в полицейском суде Тауэр-бридж проходило, как это принято в Англии, предварительное рассмотрение вопроса, о предании Стрэттонов суду. На столе Мьюира стояла взломаная шкатулка для денег, охраняемая двумя полицейскими. Сам Мьюир не отходил от стола. Он понимал, что судьи и присяжные, очень мало знают о технике снятия отпечатков пальцев. Ему нужен был нетронутый оригинал. Поэтому так часто гремел его голос: «Не прикасаться! Там отпечатки пальцев!»

5 мая Альфред и Альберт Стрэттоны расположились на скамье подсудимых в Олд-Бейли. Процесс вел судья Чэннел. Бут, адвокат обвиняемых, заполучил для них еще двух защитников — Кэртиса Беннета и Гарольда Морриса. Экспертами выступали д-р Гарсон, пытавшийся создать свою собственную систему классификации отпечатков пальцев, и Генри Фолдс — человек, первым использовавший отпечатки пальцев, оставленные на месте преступления.

Мьюир сразу же пошел в атаку. Он начал с вызова таких свидетелей, как Кэт Уэйд и Этель Стэнтон, чьи показания уличали Стрэттонов. Показания этих свидетелей дали ему возможность нарисовать полную картину этого двойного убийства, показать и подготовку к нему, и его совершение. И только после этого oн перешел к вопросу об отпечатках пальцев.

Мьюир, указывая на шкатулку, произнес: «Нет ни тони сомнения в том, что отпечаток, большого пальца, найденный на шкатулке, принадлежащей мистеру Фарроу, оставлен большим пальцем обвиняемого Альфреда Стрэттона».

«Это была победа Мьюира», — сообщал один из обозревателей тех лет. Защита потерпела поражение в борьбе с отпечатками пальцев. Судья Чэннел, напутствуя присяжных, при всей своей сдержанности счел нужным отметить, что, без сомнения, отпечатки пальцев, в определенной степени имеют силу доказательства. Поздно вечером, около 22 часов, после двухчасового совещания присяжные вернулись в зал заседаний. Воцарилась напряженная тишина. Затем присутствующие заслушали вердикт присяжных. Он гласил: «Альфред и Альберт Стрэттоны виновны». Затем судья произнес приговор: «Смертная казнь через повешение».

Процесе над Стрэттонамм знаменовал собой первый важный этап на пути к полному признанию дактилоскопии в судопроизводстве.

(Торвальд Ю. Век криминалистики. М, 1984).

ЗАХАРИНЫ

Петербург 1908 года. Была Страстная суббота. На Васильевском острова в доме № 16, в квартире № 4 произошло убийство генеральши Максимовой.

Ее квартирка была типичным гнездом одинокой интеллигентной женщины, не очень богатой, но привыкшей к известному, хотя и скромному, комфорту. Буфет в столовой, туалет в спальне и ряд шкафов и шкафчиков во всем помещении были перерыты с очевидной целью грабежа. Что похищено, установить было трудно, так как никто не знал точно имущества покойной. Хотя ценностей никаких не нашлось, но в записной книжке покойной, найденной в ящике комода, был записан номер двадцатипятитысячной ренты, а сбоку от него приписка: «декабрьские купоны мною разменяны». Однако эта рента при обыске не была найдена.

Начались усиленные розыски. Несколько раз допрашивались и обыскивались Сметанины, старая подруга с сыном. Была установлена слежка и за ними, и за швейцаром, и за Захариными — дворником и его женой. На третий день состоялись похороны убитой, причем следящий за Захариными агент видел, как последние возложили на гроб скромный венок с трогательной надписью: «Нашей благодетельнице от супругов Захариных».

Недели через две была прекращена‘слежка и за швейцаром, как явно бесцельная. Улик против него никаких не имелось.

Прошло месяцев шесть в бесплодных исканиях, дело было закрыто. И вот как-то в полицию, пришло анонимное письмо. Текст его был таков·. «Господин Полицейместгер города Петербурга. Вам следует знать, что Настасье Бобровой, крестьянке деревни Волково, Петерб. уезда доставлено из столицы разного добра — шубы, шелка, золото — и прислал их ей ейный зятек Михаил Ефимов, что проживал дворником в Петербурге. Боброва — баба нестоящая и счастья такого не заслужила. Вообще имущество нажито, нечисто, и даже; как понимаем, ворованное. Проявите закон и Ваше полное право».

Был запрошен адресный стол и полицейские участки, кто из петербургских дворников значится под именем Михаила Ефимова. Таких дворников нашлось 5 человек: 3 старика-вдовца бессемейных, да 2 молодых холостяка, причем ни один их них не был в Петербургской губернии.

Вместе с тем был отправлен один из агентов переодетым коробейником в деревню Волково, которая была под самой столицей. Ему было поручено незаметно порасспросить старуху Боброву и ее односельчан. Агенту удалось узнать фамилию дворника: Захарии. Таким образом, в письме, по просторечию, фамилия была заменена отчеством.

Произвели обыск у Захариных и обнаружили на задней стенке иконы аккуратно выпиленную, а затем подклеенную тонкую дощечку. Отняли ее и нашли под ней сложенный и примятый билет, оказавшийся рентой убитой Максимовой.

Захарии рассказал:

— Давно задумали мы это дело с женой. Надоело жить в дворниках да перебиваться с хлеба на квас. Мы знали, что у генеральши водились деньги, да и добра было нс мало. Выбрали мы канун Пасхи, надеясь, что в праздничные дни полиции не до нас — ведь и они люди. В пятницу вечером вернулась от генеральши жена, и мы, уложив мальчонку, начали готовиться: вытащили припасенную пару ножей и начали их оттачивать. В комнате темно, одна лампада мерцает. Я И говорю жене:

— Такой великий день, а мы что надумали, — а она меня только подзадоривает.

— Не согрешишь — не покаешься.

— Ну, одним словом, пробрались мы по лестнице к дверям генеральши, позвонили тихонько, подходит она, спрашивает:

— Кто там?

А жена моя эдаким сладким голоском:

— Барыня, это я. Давеча я у вас решето для протирки творога оставила, теперь самой надобно, позвольте взять.

И только генеральша открыла двери, как я ее тюк по головке заранее припасенным камнем. Вскрикнула старушка, схватилась за голову, а промеж пальцев кровь течет. Однако памяти не потеряла и с эдаким укором ко мне: «Опомнитесь, Михаил Ефимыч, побойтесь Бога, ведь вы от меня одно добро видели». У меня голос срывается, отвечаю:

— Это правильно вы говорите, барыня, и жаль мне вас от души, да только планида уже ваша такая.

Говорю, чуть не плачу, а сам ее ножом раз, другой. Заголосила она и кинулась от нас в спальню. Тут с женой моей что-то приключилось. Кровь, что ли, одурманила ее, а только как завизжит, да как кинется вдогонку, она же ее и прикончила. Обшарили квартиру, отобрали что поценнее, и в ту же ночь жена с вещами слетала к матери в Волково, а я ценную бумажку заклеил в икону. Наутро привели мы нашу квартиру в порядок, отмыли кровь с платья, ножи бросил я в Неву и под вечер известил полицию.

Захарины были приговорены к 12 годам каторги каждый.

(Кошко А. Ф. Уголовный мир царской России. Париж, 1926)

ВАСИЛИЙ БЕЛОУСОВ (ВАСЬКА БЕЛОУС)

В 1911 г. в подмосковном районе вспыхнула эпидемия вооруженных грабежей. Характерной стороной их была своего рода гуманность, проявляемая грабителями. Жертв хотя и обирали дочиста, иногда связывали, иногда запирали в чуланах, уборных и прочих· укромных местах ограбленных помещений, но никогда не убивали и даже не ранили. Словно орудовавшие грабители питали отвращение к пролитию человеческой крови. Таких краж и своеобразных грабежей последовало несколько десятков, но розыски полиции не приводили ни к чему.