Охота к перемене мест

— При вашей внешности можно совсем обойтись без грима.

— Ошибаются актрисы, которые уповают на свою внешность. Выглядят одинаково в самых разных ролях. А за гримом должен угадываться характер, если хотите — судьба. Иногда нужно подчеркнуть интеллект героини, а иногда, наоборот, упрятать его. Что значит хорошо сыграть роль? Значит усвоить то, что тебе несвойственно. Что такое перевоплощение? Суметь на какое-то время переродиться. А кроме того — проверить перед зеркалом, достаточно ли я стала на себя непохожа.

Она говорила с воодушевлением, а он, при неизлечимой склонности к философствованию, наслаждался ее умением анализировать.

— Придете сегодня на спектакль? Пропуск оставлю на контроле. На два лица, на вашу фамилию.

Он поцокал языком:

— Я сегодня во вторую смену.

— Но мы еще увидимся? Или права моя кормилица? — Она продекламировала неожиданным контральто:

В мужчинах нет ни в комНи совести, ни чести. Все притворство,Простое обольщенье и обман.Глоток наливки!..

— Вот если бы завтра, когда вы, Элиза Дулиттл, будете продавать цветы... Только прошу вас, не перепродайте Хиггинсу наш букет.

— Буду рада увидеть вас завтра.

— Пропуск на одно лицо.

— А вы не хотите встретиться с Элизой после спектакля?

Он галантно поклонился.

— Наше знакомство, которому я очень рада, началось с вашего извинения. Теперь примите извинение от меня... Может быть, тут виновата ваша кавказская внешность... Но только я отнеслась к вам предвзято. Заподозрила в вас излишне хвастливого кавалера; кажется, я давно так не ошибалась при первом знакомстве.

— Вы себя не очень-то ругайте. Иногда я сам отношусь к себе с чувством недоверия и даже неприязни... В какой пьесе вы репетировали и играли любовь с первого взгляда?

— Ну, хотя бы в той, которую вы не увидите. Я уверена, что сцена на балконе мне сегодня удастся.

11

Обеденный перерыв только окончился, когда у «третьяковки» появилась старообразная девица в соломенной шляпе и с портфелем под мышкой.

— Вы бригадир Шестаков? — спросила она несмело. — Мне вашу фамилию назвали в постройкоме.

— Чем могу?

— Кажется, вы хотели услышать по радио любимую музыку?

— Честно говоря, не до того сейчас. У нас сегодня подъемы ответственные. — Шестаков уткнулся в чертеж.

— Я только заявки собираю. А радиопередача будет накануне Дня строителей.

— Это какое радио? — спросил подошедший Маркаров.

— Иркутское.

Он разочарованно присвистнул:

— Вот если бы вы были из армянского радио.

Варежка шла легкой, пружинистой походкой к своему крану, надевая перчатки.

— Запишите песню «Ах, я сама, наверно, виновата...». Или на слова Евтушенко теперь заявок не принимают? — Она уже поднималась по лестнице.

— Нет, почему же, — замялась девица, перекладывая портфель под другую руку. — Но эта песня относится к легкой музыке. А для праздничного концерта лучше выбрать что-нибудь посерьезнее. Из классики, например...

— А можно заказать соло для баяна? — спросил Чернега.

— Я нелегкую музыку одобряю, — убедительно соврал Садырин и вытер лицо грязной рукавицей. — А товарищ, — он кивнул на Чернегу, — только блатные песни уважает. Кроме баяна, ничего не слышал. До классики он еще как слушатель не дорос.

— А что вы хотите услышать? — девица достала из портфеля блокнот и повернулась к Садырину.

— Ну, хотя бы этого, как его... — Садырин запустил пятерню в шевелюру. — Листова, а точнее сказать, Листа...

— Какую-нибудь рапсодию?

— Можно и рапсодию.

— Какая вам больше нравится? Вторая? Или, может быть, Десятая?

— Это мне без разницы. Но я больше уважаю ту, которая между ними, посередке!..

— Значит, запишем Четвертую рапсодию...

Садырин отошел, довольный собой, и нехотя отправился на рабочее место. Сегодня он выполнял обязанности стропальщика.

Варежка торопила с подъемом очередной колонны. Садырин набросил петлю на крюк, подал Варежке сигнал «вира!» и разудало просвистел. Но проводить крюк взглядом ему было некогда.

Он очень внимателен ко всему, что не имеет отношения к работе. На этот раз его внимание привлек седоусый, с седыми баками иностранец в пестром пиджаке, а вернее — переводчица, которая его сопровождала.

Гость приехал на черной «Волге», привезли его очкарик-инженер из управления и прораб Рыбасов. У Рыбасова страдальческое выражение лица, будто когда-то при острой боли закусил губу, да так и остался жить с этой гримасой.

На переводчице рискованно короткая юбка и большие темные очки удлиненной формы, которые закрывали почти все лицо.

— Глянь, Антидюринг, вроде щитка у электросварщика, — Кириченков подмигнул.

— Современная дама полусвета, — заметил Маркаров. — И по-моему, она по ошибке надела юбку своей младшей сестры.

Садырин глазел на тугие аппетитные ляжки переводчицы, а Варежка тем временем поднимала колонну на верхнее перекрытие.

В тот момент, когда колонну установили стоймя на балке, петля троса ослабела и выскользнула из крюка.

Варежке стало ясно: накинув петлю, Садырин снебрежничал и не перекрыл зев крюка предохранительной защелкой.

— Елки с дымом! — едва не задохнулась Варежка.

Шестаков, следивший за подъемом, тоже увидел петлю, отъединенную от крюка.

— На честном слове стоит... — с трудом выдохнул Михеич. — А тут еще ветерок, будь он неладен.

— В ту сторону дышать опасно, — добавил Маркаров.

— За такую строповку и под суд можно угодить, — сказал Чернега.

Садырин проводил взглядом девицу в модных очках, сказал Кириченкову по ее адресу какую-то сальность, осклабился, повернулся, поднял голову, увидел колонну, стоящую на балке, увидел петлю, бесполезно повисшую обок колонны, увидел голый крюк и побледнел.

Он засуетился, кинулся к подножью крана, вернулся с полдороги, принялся дрожащими пальцами застегивать брезентовую куртку, потуже затянул монтажный пояс...

И остался на месте.

Михеич не сказал ему ни слова. Положил под язык таблетку валидола, но от волнения разгрыз ее, как леденец, и проглотил.

— Эх ты, — все, что успел сказать Шестаков, пробегая мимо Садырина к крану.

Он стремглав поднялся по лестничкам до будки крановщика и, не заглядывая в нее, полез выше.

Варежка увидела Шестакова у себя над головой.