Охота на либерею

Петер молча кивнул. Коадъютор подошёл к мёртвому и взял его за подмышки:

— Он не слишком тяжёлый. Спрячем тело в снегу, и до весны его не найдут. А завтра ты уйдёшь с обозом в Москву и будешь вне досягаемости каргопольского воеводы и его палачей.

Они оттащили убитого в сторону и опустили в сугроб. Потом нагребли поверх тела большую кучу снега.

— Ветер поднимается, — сказал коадъютор, — это хорошо. К утру заметёт, и не разберёшь, где старый сугроб, а где новый.

Они направились в сторону постоялого двора. Когда оставалось совсем немного, коадъютор сказал:

— Запомни имя: Генрих фон Штаден. У русских он известен как Андрей Володимирович. Обратишься к нему — на первых порах поможет. Но потом ты должен рассчитывать только на себя.

— Он состоит в ордене? — спросил Петер.

— Нет, — с сожалением произнёс коадъютор, — это человек без совести и принципов. И очень любит деньги. За деньги он представит тебя царю, но позже будь осторожен. Он воевал в польском войске против русских, но потом решил, что у царя Ивана сможет получить больше золота, чем у поляков. А предавший однажды предаст всегда. Он родом из Мюнстера, как и ты, поэтому, думаю, у вас найдётся о чём поговорить.

— Мой дед покинул Мюнстер почти полвека назад. А родители матери родом из Гамбурга. Я родился во Франции, в городе Реймсе.

— Неважно. У тебя произношение как у жителя северогерманских земель, этого будет достаточно. Закончим беседу. Ты слишком долго отсутствуешь, могут возникнуть подозрения. Иди.

— Брат Гийом, а ты где будешь ночевать? Не лучше ли тебе тоже вернуться на постоялый двор? Ночи здесь очень холодны.

— Господь всегда приютит верного слугу своего.

Коадъютор попрощался с Петером и направился куда-то в сторону. Скоро он исчез в темноте. Терциарий же вернулся на постоялый двор. Когда он появился в избе, за столом сидели только Иван и старый купец.

— Петер, ты где ходишь? Исай Кузьмич завтра утречком с обозом в Москву уходит. С ним и отправишься.

— Хорошо. Какую плату возьмёшь, Исай Кузьмич? — спросил немец.

Старик хитро прищурился:

— Дорога дальняя, всякое может случиться. Поэтому два золотых гульдена.

— Достаточно и одного, — отрезал немец, — я знаю цену золота.

Потом добавил:

— Но так и быть, пусть будет два. Но в пути я не хочу заботиться о пище. Вы будете меня кормить.

— Ты пойдёшь с обозом, поэтому будешь под моей защитой. А вооружённая охрана стоит дорого, — напомнил Исай Кузьмич.

— Два гульдена хватит, — жёстко сказал немец, — это плата за охрану и пищу. Этого очень достаточно.

Русские купцы переглянулись.

— Немец своё дело знает, — произнёс Иван, — и боец хороший, и купец рачительный.

Исай Кузьмич согласно кивнул головой:

— Ну, вот и договорились. А сейчас всем спать. Выступаем рано.

Глава 2 В ДОРОГЕ

Каргополь — дорога на Новгород, конец осени — начало зимы 1571 года

После убийства работника постоялого двора и расставания с Петером брат Гийом направился к дому, который служил ему пристанищем в этом городе. Темнота и усиливающаяся вьюга хорошо укрывали его от чужих взглядов. Брат Гийом всегда был осторожным, вот и сейчас он, отойдя в сторону, наблюдал, как метель уничтожает следы на том месте, где он разговаривал с Петером.

Снег разошёлся не на шутку, и вскоре всё вокруг было укрыто холодным белым полотном. Исчезли не только их следы, но и следы всех путников, что приехали вчера на постоялый двор. А таких, как посчитал аккуратный иезуит, было пятеро. А значит — пять повозок, запряжённых одной, а то и двумя лошадьми. Всё скрыл снег — теперь ни один, даже самый опытный, следопыт не разберёт, что же случилось сегодня вечером возле постоялого двора. Конечно, тело работника найдут — возможно, что уже на следующий день. Что его не отыщут до весны — это он Петеру только ловко пообещал, чтобы юноша, ещё не привыкший к постоянному риску, сопровождающему деятельность иезуитов в странах, исповедующих неверную религию, не слишком испугался. Хотя, кажется, у него крепкие нервы и убийство человека не очень огорчило молодого человека. "У мальчика неплохие задатки, — подумал коадъютор, — думаю, из Московии он вернётся настоящим иезуитом".

Он ночевал у богомольной старушки, считавшей его кем-то вроде православного подвижника. Протянув с порога глупой бабе руку — на, мол, целуй — Гийом прошёл в избу, состоящую из одной комнаты, чуть ли не половину которой занимала огромная печь. Старуха, облобызав тыльную сторону ладони мнимого подвижника, засуетилась, доставая из устья печи глиняный горшок с варевом и ставя его на стол.

— Ешь, ешь, божий человек, — прошамкала старуха, почёсывая спину, — я уже повечеряла.

Гийом подвинул к столу тяжеленную лавку, которая по случаю вечернего времени уже стояла у печи. Он, живя в доме больше месяца, никак не мог понять — как тщедушная старушка её ворочает, ведь даже ему это даётся нелегко. Самое интересное, что он ни разу не видел, как она это делает — все перемещения массивной лавки, основанием которой служили два толстых сосновых полена, осуществлялись в то время, когда его не было дома.

Брат Гийом, перекрестившись на тёмный лик какого-то православного святого на божнице, присел за стол и, взяв протянутую бабкой деревянную ложку, стал хлебать варево. Он почти не чувствовал вкуса — кажется, это полба. В каше не было ни единого мясного волокна — дом достатком не отличался. Да это и неважно. Сейчас главное — потуже набить живот, ведь завтра ещё до рассвета ему надо отправляться в путь. А мясо можно и в дороге поесть.

Гийом ещё перед тем, как встать к бабке на постой, спрятал котомку с солониной, крупой, хлебом и маленьким медным котелком в сугроб у забора, основательно присыпав тайник снегом — чтобы собаки не нашли. Благо снег в здешних краях выпадает рано. Но своего пса у старухи не было — уже легче — а уличные во двор вряд ли забредут, поэтому припасённая в дорогу снедь, скорее всего, будет в сохранности.

Наевшись, брат Гийом положил ложку, отодвинул горшок и, встав, вновь перекрестился на икону. Затем поклонился старухе.

— Благодарствую, хозяюшка.

Старуха как-то странно всхлипнула, шмыгнула носом и кинулась целовать Гийому руку. Потом убрала со стола горшок с ложкой и, отойдя в сторону, встала у стены.

— Спать пора, — сказал брат Гийом, — завтра ухожу. На Соловки мне надо.

Старуха снова шмыгнула носом.

— Куда ж ты? Зима на дворе. Да хоть бы обоза какого дождался.

Про обоз — это она верно сказала. Одному человеку зимой в лесу да в дальней дороге — верная смерть. Не от холода, так от волков. Но то обычному человеку.

— Бог не оставит верного раба своего.

Старуха по ступенькам взобралась на полати, а брат Гийом придвинул лавку к стенке печи. Кирпичное сооружение остывало медленно, и до утра точно останется источником тепла. А утром он уйдёт. Брат Гийом давно научился быстро переходить ко сну. Для этого надо только освободить голову от мыслей — всяких, нужных и ненужных, светлых и тёмных, насущных и не очень. Когда-то он пытался приводить чувства в порядок с помощью молитв, но они почему-то именно в подобных ситуациях, когда надо было быстро заснуть накануне тяжёлого дня, оказались не очень действенны. Но позже, когда он три года жил среди лапландцев, местный языческий колдун научил его освобождаться от суеты мира сего. Надо же — лапландский колдун — но и от него можно взять что-то полезное! Конечно, брат Гийом никому не рассказал об этом. Чего доброго, он тогда мог и под суд инквизиции попасть — в те годы он был совсем молодым иезуитом, не имевшим перед орденом и Святой католической церковью никаких заслуг. Сейчас, конечно, его инквизиции не отдали бы — уж больно ценен он для ордена, но епитимью наложили бы обязательно, а это… это ему не надо. Да и Церкви ни к чему.

Брат Гийом расслабил тело и представил, что находится внутри яйца с неповреждённой скорлупой. Он начал растворять мысли, сжигая их синим огнём, чувствуя при этом, как в душу приходит умиротворение. Обычно для засыпания ему было нужно не более минуты, но сейчас необходимо точно определить момент завтрашнего пробуждения. Время предстало перед ним в виде прозрачной линии, идущей из невообразимой дали в непостижимую бесконечность. Линия была разделена на большие отрезки — тысячелетия, те на более мелкие — века. Брат Гийом, уже находясь на грани сна, отыскал на ней совсем коротенький отрезок — день сегодняшний, уже переходящий в завтра, и сделал мысленную отметку в виде тоненькой риски, пересекающей её сверху вниз. Для верности подвесил там колокольчик, который, слышимый только ему, должен был зазвенеть, разбудив в нужный момент. Спустя неуловимое мгновение брат Гийом спал…