Охота на охотника
Шрифт:
– Бунт, - мрачно произнес Вольтеровский.
– Ишь, разгулялись...
Коляска задрожала и все вдруг стихло.
– Щиты поставили, - на сухом лице Вольтеровского появилось выражение глубочайшего удовлетворения.
– Молодцы...
А Лизавета лишь подавила горестный вздох.
Димитрий сам в толпу не полезет. Он же... он начальствует и вообще для того особые люди есть. И маги тоже... Таровицкий вон одним ударом спалить всех смутьянов способен.
И тут же стало стыдно.
Там же... там не только смутьяны, там женщины и дети малые, которых взяли на наследника
Душу сдавило недобрым предчувствием.
Может, так оно и должно... кортеж, крикуны подосланные и маги, которые ответят ударом на удар, не особо разбираясь, в чем дело?
Тогда бунт, может, и не случится.
...или наоборот.
А еще захотелось поговорить с кем-нибудь из тех самых магов, в охранение поставленных. Каково им знать, что, возможно, придется по людям бить? Огнем, водой, просто силой... по обыкновенным таким людям, среди которых наверняка сыщутся знакомые.
Если и незнакомые...
...опасная тема.
А в коляске тишина. И лишь Ангелина Павловна восклицает с немалым возмущением:
– Отчего они смутьянов из города-то не выслали? В такой-то праздник...
Вольтеровский молча подымает взгляд к потолку.
Димитрий Навойский был мрачнее обычного и немало способствовал тому новый старый костюм, который был слегка измят, слегка испачкан, но в целом весьма подходил для человека малого. Только в плечах вот жал немилосердно, да и спина поднывать стала.
– На площади задержано двенадцать человек, еще семерых на площади придавили, - человек вытер испарину, - не наши... люди, когда поняли, что те в кортеж кидаются... из задержанных семеро - слабенькие менталисты, остальные - с амулетами, усиливающими эмоции.
...а толпа на эмоции падка.
– Что говорят?
– Ничего не говорят, проклинают только, но это пока. В Башню доставили... комендант ругается крепко, что места мало... может, еще куда?
– Нет, - Димитрий поморщился - голова ныла, а предчувствие дурное не отпускало.
– Скажи, чтоб сажал теснее.
Гости.
И Лизавета улыбается, раскланиваясь с кем-то, кого знать не знает и ведать не ведает. В пестрой толпе она чувствует себя на редкость неудобно.
Все кажется, будто бы люди, тут собравшиеся, сделали это лишь затем, чтобы поглазеть на Лизавету. Обсудить ее.
И посмеяться.
Вон, кривится в притворной улыбке дама со старомодной высокой прической, из которой выглядывают жемчужные нити. Некоторые спускаются на шею, на плечико острое, чтобы змейками перетечь на платье из темно-вишневого шелку. Отчего-то Лизавете этот наряд кажется кровавым.
Она закрывает рот ладонью.
И отворачивается.
На Ангелине Платоновне лазоревое платье с тремя рядами широких оборок. Платье расшито синими же каменьями и серебром, и потому глядится жестким, этаким изукрашенным панцирем. Вот супруг ее облачен, как и подобает, в парадный мундир, перечеркнутый синею орденскою лентой. Он строг.
Сух.
И сердито сжимает трость, то и дело
касается положенной регламентом сабельки. И тогда губы его шевелятся, будто бы Вольтеровский готов выругаться, да место не позволяет.В Большой зале людно.
Где-то там, далеко, укрытый на балкончиках, играет оркестр.
Душно.
Веера трепещут.
Балконные двери приоткрыты, но за ними маячит охрана. И Лизавета крутит головой, но не видит...
– Кого ищешь?
– князь выныривает из толпы, чтобы удостоится презрительного взгляда Вольтеровского. Правда, Лизавета уже успела убедиться, что взглядом этим он удостаивает без исключения всех людей, а потому закралась мыслишка, что взгляд этот, как и вся презрительность, есть не более чем маска усталого человека, не желающего вступать в пустые беседы и вовсе тратить силы на людей иных.
– Тебя, - Лизавета приняла предложенную руку, заработав еще несколько преудивленных взглядов.
Да уж, средь блистательных кавалеров, которых на бал слетелось, что мух на мед, скромный чиновник пусть и в парадном, но изрядно поношенном, а местами откровенно тесном мундирчике гляделся на редкость нелепо. И очочки эти в роговой оправе.
Ужас ужасный.
– Я волновалась.
– Выходи замуж, - отозвался князь, очочки поправляя. И носом этак дернул, смешно.
– Я тебе тогда амулетик один подарю... всегда сможешь понять, где я.
– А сейчас не подаришь?
– Молодой человек, - милейшая Ангелина Платоновна поспешила вмешаться.
– Вам не кажется, что подобные знаки внимания не совсем уместны в нынешних обстоятельствах...
– Это моя невеста, - князь выдержал взгляд и даже сумел изобразить преглупейшую улыбку.
И неловкая.
И растерянная.
Этакая, будто бы до сих пор не способен он поверить своему счастью.
– Но все же...
– Простите, - в руку Лизаветы скользнуло что-то плоское и округлое, навроде монетки.
– Но мне и вправду пора... дела...
– Береги себя, - сказала Лизавета.
А ей улыбнулись, и совсем иначе, светло и ясно: мол, поберегу, несомненно, но и ты тоже...
– Конечно, это не мое дело, - Ангелина Платоновна смотрела вслед неприметному чиновнику, которого просто-напросто быть не могло в этаком чудесном месте, как дворец, неодобрительно и даже с некоторым удивлением.
– Однако вы себя недооцениваете. Поверьте, деточка, вы способны составить куда более удачную партию. Конечно, возраст у вас уже не юный, но титул... и расположение к вам Ее императорского Величества...
– Ты совершенно права, - Вольтеровский переложил трость в другую руку.
– Это не твое дело.
– Но девочка совершает ошибку!
– Это ее ошибка.
– Ваши родители...
– Я сирота, - Лизавета закрыла глаза, успокаиваясь. А кругляш в ладони нагрелся.
– И это не ошибка...
...тем более, что она еще не согласилась.
Пока.
Свяга не слушала человека, который что-то говорил, должно быть важное или даже может быть интересное. Иногда он трогал свягу за рукав, силясь обратить внимание, и тогда она кивала и улыбалась.