Охота на викинга

Рита отцепилась от Железного дровосека, на дрожащих ногах слезла с мотоцикла. Внутри все дребезжало, как крышка у закипающего старого бабушкиного чайника. Хотелось плакать. Нильс неуклюже сполз с седла и повалил-таки «Ямаху». Мотоцикл грохнулся набок, ободрав полировку об асфальт.

— Т-туда, — нетрезво махнул рукой в сторону пьяный угонщик. Покачиваясь, двинулся в темноту двора.

Не зная, что делать, Рита пошла следом. Догнала, взяла под руку, как настоящая подруга. Нильс петлял дворами, забирая то влево, то вправо. Сколько они так ходили, Рита не знала. Время потеряло осязаемость. Вскоре возникло ощущение, что ее спутник просто заблудился и не может найти дорогу домой. А может, он вообще ехал не домой? Кто знает, что у пьяного мужика перемкнуло в голове. Сейчас заведет на какую-нибудь стройку и…

— О! — поведал Нильс, когда Рита была уже на грани истерики, и свернул к подъезду огромного старого дома.

На нужный этаж поднялись с трудом. Потом Железный дровосек долго тыкался в дверь, пытаясь попасть в замок ключом, ругаясь на незнакомом языке. Когда дверь наконец открылась, он оторвался от Риты, как корабль от причала, и винтом ушел вглубь квартиры, громко бухая ботинками по паркету.

Рита прикрыла дверь, нащупала выключатель. Постояла, пока глаза привыкли к свету, разулась, поискала глазами тапочки, не нашла и осторожно пошла следом прямо так. Нильс не ушел далеко. Его хватило лишь на то, чтобы добраться до комнаты, посреди которой стояла большая кровать, и, не раздеваясь, рухнуть поверх покрывала.

Угонщик спал. Его разметало по всей постели. В комнате стоял могучий храп. Рита постояла в дверях, подошла ближе, осторожно заглянула в лицо, освещенное полоской света из прихожей. Отрубился.

Что дальше?

Она подумала, потом совершенно по-бабьи вздохнула и сняла с Железного дровосека огромные ботинки. На цыпочках вернулась в коридор, прошла в другую комнату, прикрыла дверь, села за стол. Уняв нервную дрожь, достала телефон и набрала номер. Единственный, который знала. Который мог помочь.

— Алло, — холодно отозвалась трубка голосом лилльского палача. Он что, никогда не спит?

— Это я, — тихо сказала Рита.

— Ты где?

— У… у него, — выдавила Рита.

— Хорошо, — без намека на эмоцию ответила трубка. — А он?

— Спит. Он очень много выпил… — затараторила Рита. — Николай Александрович, миленький, заберите меня отсюда.

— Успокойся, — посоветовал бесцветный голос. — Забирать тебя сейчас никто не будет. Оставайся там. Работай.

В груди екнуло. Слова, которых еще секунду назад было так много, куда-то потерялись.

— Николай Александрович, — помертвевшим голосом произнесла Рита. — Я не хочу так. Я не могу так. Это не та работа, которая… Заберите меня, я не буду больше работать. Я уйду!

— Все? — осведомилась трубка. — Девочка, меня не интересует твое отношение к работе.

О том, будешь ты или не будешь, надо было думать вчера. Сегодня ты уже работаешь.

— Я уйду, — повторно пригрозила Рита, чувствуя приступ отчаяния.

— Далеко? Без паспорта, без денег. Работай. И не зли меня. В сердитом состоянии я неприятен. Позвонишь, когда он тебя выпроводит. И мой тебе совет: постарайся, чтобы он тебя не выпроводил. Ясно?

— Как? — зло процедила Рита. — Сказки Шахерезады ему рассказывать? В постель к нему прыгнуть? Это вы предлагаете? Как сутенер?!

— Не груби, — спокойно осадил Николай Александрович. — Будет нужно, прыгнешь. Работай — и без глупостей.

Она хотела ответить дерзостью, но трубка отозвалась короткими гудками. Тогда Рита опустилась на холодный пол и тихо заплакала.

7

Я просыпаюсь счастливым — и мне очень плохо. Эти два взаимоисключающих состояния накатывают на меня, словно волны на пустынный пляж.

Пляж, на котором валяются кучи вырванных штормом водорослей, туша мертвого дельфина, какие-то ракушки, поплавки от рыбачьих сетей, винные бутылки, спасательный круг с давно затонувшего корабля (так и подмывает сказать: «парохода»), детская игрушка, китайский веер из бамбука, женская шляпка, надувной матрас и прочая ерунда, отторгнутая или, если быть честным, то попросту выблеванная морем.

Не хочется открывать глаза. Совсем. Плоть вопиет и стонет под гнетом продуктов разложения алкоголя, а мозг блаженствует. Это называется когнитивным диссонансом — мне и хорошо, и плохо. Плохо потому, что я слишком много выпил накануне, а хорошо оттого, что день рождения удался…

Нет! Не так…

Хорошо оттого, что и познакомился с великолепной, прекрасной, восхитительной…

Опять не то.

Как сказал бы мой старик: «Пафос, Нильс, ты съезжаешь на пафос!» Он прав, и абстиненция, которую русские называют похмельем, тут ни при чем.

Это моя женщина. И точка. Я понял это в тот момент, когда ее увидел. Дмитрий чего-то там бухтел про подарок и прочую ерунду, а я смотрел на нее и плавился, как свинец, в огне ее красоты…

Чер-р-рт! Опять спектакль. Спектакль хорош с девицами на одну ночь, они его обожают. А эта Девушка…

Арита…

Еще раз, медленно, с наслаждением:

А-ри-та…

Имя, нежное и звенящее, как японский фарфор арита-имару.

Неотвратимое и надежное, как пристанища души Арита из древнеегипетской «Книги мертвых».

Грозное и отточенное, как малайский боевой серп Арит.

Изящное и утонченное, как «Арита-стиль».

Благородно сверкающее, как полированный сплав никеля и меди с тем же наименованием.

Безбрежное, как океан между землями Шон-чан и Западным континентом.

Плывущее над миром, как музыка соул, Ари-той же и порожденная.

Пока я нежусь, очарованный и обольщенный, организм постепенно начинает возрождаться к жизни — и требовать своего. Он, словно якорь-кошка, дергает воздушный шар моего блаженства, заставляя вспомнить о бренном и насущном.

Внизу — земля. Мне на ней жить. Пора спускаться. Не хочется, но надо. И я с трудом, медленно, открываю глаза. Боже, какой яркий свет! Дмитрий в таких ситуациях говорит странную фразу, глубокий сакральный смысл которой я постигаю только сейчас: «Что ж я маленьким не сдох!»

Руки двигаются сами по себе, словно они — члены семейки Аддамс. Они ощупывают ноги, тело и подают сигнал в мозг: «Одет!» Это хорошо. Было бы хуже, если бы я был голым…

Глаза видят потолок, стены, торшер, шторы, телевизор, картину на стене. С нее мне подмигивает белолицый японский самурай. У него в руках катана. Наверное, если бы я был самураем, я бы попросил своего хатамото отрубить мне голову — чтобы не болела. Впрочем, говорят, что самураи раз в месяц напивались до беспамятства, ползали по улицам и валялись в канавах — дабы истребить в себе гордыню.