Охотник за тронами

Василий Иванович встал. Поднялись и думные чины.

— А теперь прошу за трапезу, — совсем иным тоном, не великого государя, а гостеприимного хозяина, проговорил Василий Иванович и, приняв из рук князя Ростовского посох, важно пошел к двери, за которой расторопные слуги уже успели накрыть праздничные столы.

— Завтра в поддень Михаила Львовича выпустят на волю, — проговорил Флегонт Васильевич устало. — И тебе, Николай, надобно непременно быть среди тех, кто придет порадоваться за князя Глинского.

— Как тому статься, Флегонт Васильевич?

— Изволь, послушай. Завтра палачи собьют с Глинского оковы. Случится сие в Беклемишевской башне, где он ныне сидит. А затем, уже без цепей, сведут освобожденного во двор. Там, у дверей в башню, и будут ждать князя друзья и ближние, доброхоты его и товарищи. А тебе надобно будет встать возле цесарцев и князя Оболенского-Щетины, живущего ради такового торжества уже третий день в Москве. Этот завтра в Кремль непременно явится.

— Я же не посол и не князь, Флегонт Васильевич, как же мне-то со всею собранною там господою вровень стоять?

— Уж про то не твоя забота, Николай. Мои люди позаботятся. — И, помолчав, добавил: — Тем паче, что оковы-то с него снимут, да вот на полную волю пока что не отпустят. Дадут вольным воздухом пару раз вздохнуть и обратно в стрельню вернут.

Николай, услышав в голосе Флегонта Васильевича мстительное злорадство, понял: «Вот отчего устал дьяк, — видать, нелегко пришлось ему, прежде чем Василий Иванович согласился вернуть Михаила Львовича обратно в тюрьму».

Первыми выскочили во двор и шмыгнули вдоль башенной стены два ката [59] , что снимали с Глинского цепи.

59

Кат (древнерусское) — палач.

Затем в дверном проеме показался он сам — бледный, седой, изрядно похудевший, но такой же, как прежде, прямой и надменный. Остановился, припав плечом к притолоке, и медленно обвел очами людей, молча ожидавших его на залитом вешним светом дворе.

Николай заметил нехорошие перемены в облике Михаила Львовича, но увидел и то, что не сразу бросалось в глаза — взор князя остался прежним. Вызов, гордыня и упорство нераскаявшегося грешника, не таясь, плескались в его очах, и не прятал он эти сатанинские страсти, напротив, как бы говорил собравшимся: «Каким был, таким остаюсь и пребуду таким же во веки веков». И, странное дело, выйди Михаил Львович согбенным и тихим, опусти глаза долу или взгляни на людей робко и заискивающе — никто не поверил бы ему, всяк про себя подумал бы: «Хитрит, старый лис, таит, поди, мстительную злобу, да страшится выказывать ее». Встретившись же с его взглядом ныне, почти каждый из стоявших у дверей испытал некое упоение — не все и великому князю под силу, не все и он может.

Николай ясно прочитал это в глазах собравшихся здесь княжат и бояр — Оболенских, Воротынских, Вольских, Шуйских и многих иных, коих не знал по отечеству.

И еще подметил Николай: остался взгляд Глинского проникновенен и цепок. Прежде всего окинул Михаил Львович взором пришедших, вопрошая, кто к нему в этот час пришел? А затем, поведя очами, проверил: кто с кем стоит? И тут же все и всех оценил. Видно было, увиденным остался доволен: половина боярской думы ждала его, и родичи, племянники с женами, скромно топтались в стороне, не смея выступить поперед Шуйских и Бельских.

Но напрасно искал Михаил Львович среди ждущих великого князя и свою племянницу — Елену Васильевну. Прочел Николай в глазах узника, не отыскавшего своих господ и повелителей, скорбь и удивление: почему же нет их? И догадался: сейчас вернут Михаила Львовича обратно в стрельню.

Глинский заметил и Николая. Чуть приостановив взор на нем, попытал взглядом: как-де оказался здесь? А увидев, что стоит Николай между Иваном Ивановичем Оболенским-Щетиной и Иваном Федоровичем Оболенским-Овчиной, потеплел взглядом — стоял Николай меж его доброхотами, близкими ему людьми.

Николай первым из всех, чин ему был таков, отбил Михаилу Львовичу низкий поклон. Остальные же, всяк по своему достоинству, поклонились ему кто как: иной поясным поклоном, иной земным, а многие — слегка склонив голову.

И Николай отметил для себя еще одно: Михаил Львович оценил все происходящее во мгновение ока и ответил всем одним поклоном — ни низким, ни небрежным, вроде бы уравнивая всех, как бы говоря людям: не чины ваши дороги мне, а то, что пришли ко мне ныне, и за то всем вам спасибо.

Племянники, Михаил да Иван, подошли первыми. Отбив дяде — второму отцу — поясной поклон, почтительно чмокнули в щеки, заросшие седой православной бородой.

Затем приблизились к нему бояре, после них цесарские послы и одним из самых последних — Николай.

Всяк на свой манер высказывал Глинскому радость, сочувствие или восхищение государевой сердечной добротой. А он глядел каждому в глаза и то теплел взором, то оставался безучастным или же щурился со злым лукавством — ну-ну, говори-де, а я послушаю.

Когда дошла очередь до Николая, цепко сжал руки выше локтей и спросил, видно не признавая в тридцатилетием мужике, подошедшем к нему, восемнадцатилетнего парня, с которым так давно расстался:

— Волчонок?

— Я, Михайла Львович.

— Какими судьбами здесь оказался? — не пряча подозрительности, да и не желая ее скрывать, быстро спросил Глинский.

— Князь Иван Иванович Оболенский-Щетина, наместник смоленский, прислал.

— Стало быть, ты все эти годы в Смоленске жил?

— В Смоленске, князь.

— А Егорку не доводилось там встречать?

— Какого Егорку, Михаил Львович?

— Холопа моего — Егорку Мелкобеса, что тогда золото и все сокровища предо мною повез.

Николай, и в самом деле ничего о Егорке не зная, спросил:

— Тот князь, которого ты с Шляйницом послал?

Глинский рассердился:

— Ну! А какой же еще! Что у меня, сто Егорок с бородавками во лбу служило!

— Ей-богу, не видел, князь, и не слышал о нем ни от кого!

— Хочешь ко мне в службу вернуться? — вдруг потеплел Михаил Львович, и Николай с радостью воскликнул:

— Хочу, Михайла Львович!

— Найди Егорку! Выйду на волю — озолочу.

— Найду, князь. Не богатства ради, в службу тебе найду.

Исчезнувший холоп

Долго размышляли Николай с Флегонтом Васильевичем, как разгадать загадку, придуманную Михайлой Львовичем. Прикидывали и так, и этак, а сходилось все к одному: хитер Егорка, и уж если за двенадцать лет не объявился, то отыскать его ныне — ох какая непростая задача!