Охотники за джихами

Миша попытался было снова броситься на диван, но мама поймала его за штаны и стала щекотать. Само собой разумеется: в таких условиях мерихлюндия не получается.

— Так вот, слушай, несуразный ты сын, — сказала мама, усаживая Мишу, как маленького, на колени и запуская пальцы ему в волосы. — Не знаю, как ты на это дело смотришь, но ведь твоё славное спелеологическое общество бесславно распадается прямо на глазах.

— Ну и пусть себе распадается. Меня это уже не касается.

— То есть как это не касается? Общее дело, а тебя не касается?

— Может, я теперь орнитологией увлекаюсь… — И для вящего доказательства Миша протянул маме Брема, раскрытого на изображении кошки, пожирающей голубя. — Пусть теперь Джикирба организовывает. Он председатель.

— Понимаешь, какое дело… Ребята потеряли всякий интерес к исследованиям, — продолжала мама, словно не слыша его сердитого ответа.

— Может, и у меня интерес пропал, — ответил Миша. В знак того, что интерес, его пропал раз и навсегда, он слез с, маминых колен и заковылял к дивану.

— …с Адгуром происходит что-то непонятное, — продолжала мама. — После того как вы раздружились, он пропадает неизвестно где. Завёл знакомство с какими-то подозрительными типами…

— А я виноват, что выбрали такого председателя?

— …парень он неустойчивый. Того гляди, опять свихнётся. Вот мы с Зоей Николаевной и решили обратиться к тебе за помощью.

— Может, я тоже человек неустойчивый, да молчу. — Для доказательства своих слов он отвернулся к стене лицом и засопел.

— …ты бы помирился с Адгуром. Заинтересуй его раскопками. А заодно и остальных ребят. А то Алик ходит как неприкаянный, и Нелли тоже… Может, и Арсен вернётся к нам. Ну, как? Будешь вдохновлять ребят на дальнейшие археологические подвиги?

— Ваш Арсен ходит в походы с какими-то паршивыми хейванцами, а я его вдохновляй?

— А если его заставили обстоятельства?

— Какие могут быть обстоятельства? Просто он предатель.

— Ты вот лежишь на диване и ничего не знаешь. Когда выселяли музей, Леонид Петрович говорил, что комната нужна под класс. Мы, учителя, не возражали. Класс так класс. Класс нужнее музея. Но вот освободилась комната. Так Леонид Петрович приказал перенести в неё свой письменный стол. Понимаешь, он хочет занять комнату под свой кабинет. Ну, а Арсен вскипел и наговорил ему разных разностей: и что Леонид Петрович, дескать, ненавидит археологическое общество, и что давно пора снова обратиться в райком. А Леонид Петрович отвечает: «Что ж, обращайтесь. Только не забудьте рассказать, что своими походами вы вносите разложение и хаос, подрываете авторитет учителей. И вообще, учтите, райком тогда выступил за музей, потому что они там полагали, что речь идёт о краеведческом музее, а не об узко-археологическом. А черепки ваши никого не заинтересуют. Разве что одних специалистов. Вот увлеките ребят ботаникой и зоологией, соберите пяток гербариев да набейте десяток чучел представителей местной фауны, вот тогда мы и предоставим вам помещение. И газетчиков на открытие пригласим». Ну, а Арсен разозлился и сказал: «Сами увлекайте!» — хлопнул дверью и ушёл.

— А вот и не так! А вот и не так! — закричала Линючка, выглядывая из-под стула. — Арсен сказал: «Очень нужны нам ваши газетчики!» И дверью он не хлопал, а ушёл просто так.

— Всё равно Арсен — трусливый заяц. Меня же все зайцем считают, раз я не отстоял музей. Вот он тоже заяц. И предатель к тому же! — сказал Миша, ковыряя пальцем извёстку на стене.

— Да ты что! Кто же тебя считает предателем? Всё это давно быльём поросло. Я вот говорила с ребятами. Так ты знаешь, что сказала Нелли? Пусть Миша…

— Ну, мама! Как не стыдно! Вечно ты вмешиваешься… — воскликнул Миша, поворачиваясь лицом к маме.

— Что ты! Ребята сами подошли ко мне на большой перемене. А мне бы и в голову не пришло. Они и думать-то про твой поступок забыли.

Миша посмотрел в глаза маме. Смотрит вроде прямо, даже чересчур прямо. Так люди смотрят, когда говорят неправду, и хотят, чтобы им обязательно поверили. Скорее всего, это её рук дело… Мише так хотелось думать, что ребята полностью простили его, что он поверил маминым словам.

Он спросил:

— Ну и что же они сказали?

— Нелли говорит: «Попросите Мишу написать о походах. Он так здорово пишет. Ребята прочтут и опять полюбят археологию». Словом, вот мой совет тебе — заводи дружбу с хейванцами. Они хоть и «паршивые», и такие-сякие, а знаешь, какой удивительный подземный ход открыли? Длинный-предлинный и такой узкий, что в нём только по-пластунски ползти можно. Даже сам Пал Палыч не может определить, что это за ход такой чудесный. А ты напиши большой очерк про их походы. Про их открытия. Расскажи и про председателя, который зазнался свыше всякой меры и задрал свой курносый пятачок. И про судьбу нашего музея расскажи, как его закрыли. А потом пошли в большой журнал. Знаешь, редакторы как обрадуются!

— А Леонида Петровича тогда снимут, да? И тебя назначат директором? — воскликнул Миша радостно.

— Ишь ты, прыткий какой — «снимут», «назначат»…

— А какой бы из тебя хороший директор вышел бы! Ты бы и музей нам вернула и Школьную Челиту давала бы. Верно?

— А если я на директорское место не мечу?

— Эх, ты! А ещё мама! Какие открытия мы бы тогда сделали. Пальчики оближешь!

— Ага — «мы»!.. Значит, кончилась твоя мерихлюндия?

Лучше бы мама не произносила этого слова. Нет! Так быстро сдаваться ему не пристало! А то какая же это мерихлюндия получается, если от пары ласковых слов он будет растаивать, как какая-нибудь девчонка. И Миша ответил твёрдо:

— Пусть Нелли пишет. Она редактор.

— А ты? Разве ты уже не талант? Или ты уже не считаешь себя гением?

Больше всего Мише хотелось скромно сказать: «Гений не гений, а кому же писать как не мне?» — но он ограничился тем, что принял сидячее положение.

— Да ты не ломайся, — сказала мама. — Хватит тебе нянчиться со своей обидой. И следи, чтобы успех не кружил головы. А то ты сделал на копейку, а назадавался на сто рублей. И служить общему делу надо не для того, чтобы люди говорили: «Смотрите, вон Миша Капелюха шагает», а чтобы людям было хорошо. И не действуй в одиночку. А если в чём сам виноват, то сердись на себя, а не на людей. И не прячься в кусты при первой же трудности. Ну, как? Перевоспитался, наконец?

— Нет, ещё не совсем, — ответил Миша стараясь удержать губы от улыбки.

— Будешь бороться за музей?

— А Леонид Петрович знаешь какой? Он меня за ушко да на солнышко.

— Вот уж не думала, что сын у меня такой слюнтяй. Летом ты проявил гражданское мужество — даже против собственной мамули выступил. А сейчас труса празднуешь?

— Ничего я не праздную. Я о тебе беспокоюсь.

— Не финти, сын.

— А я не финчу… А только все скажут, это ты мне запятые выправила.

— И ещё скажут, что это я тебя подучила. И что мечу на место Леонида Петровича… Так неужели отказываться от правого дела из-за боязни пересудов?