Охотники за пармезаном

– По-видимому, я, – растерянно бормотал великий герцог, до конца не уверенный в этом.

– А почему ты одет как этот старый итальянский развратник, который сделал коня сенатором?

– Видимо, потому, что это нарисовал русский Mikhas, – флегматично отвечал Анри. – А они такие загадочные. Ну, по крайней мере, те, которых я видел, они иногда сбиваются с пути со своими чемоданами денег и вместо Цюриха сворачивают к нам.

– Русский с греческим именем? – переспрашивала Жозефина-Шарлотта, окончательно впадая в оцепенение, и они вместе еще несколько минут молча глядели на шедевр.

Наконец Жозефина вспоминала, что она мать, жена, сестра и дочь монархов и ей надо быть порешительней.

– Унесите это на чердак, – говорила она прислуге, – а ты, Анри, садись и напиши господину Mikhas благодарственное письмо. Конечно, бог не дал этому русскому господину таланта, но зато в полной мере наделил вниманием и вежливостью.

Помня, что перечить матери дороже – один раз она чуть не сорвала уже его свадьбу – Анри со вздохом садился писать ответ, а затем капал сургуч на конверт и придавливал его монаршим перстнем.

Спустя какое-то время Михас получал главное – собственноручное послание от великого герцога. Так через год у него накопилась целая коллекция галантных отписок, которые он начал показывать потенциальным заказчикам.

Постепенно он стал модным портретистом и поставил дело на поток.

– Вам портрет с ручками или без ручек? – встречал он всех входящих шаблонным вопросом. – С ручками – пятьдесят тысяч долларов, без ручек – сорок. Рекомендую с ручками. Можно во весь рост. Можно на коне. Конь идет по двойному тарифу.

Ошалевший клиент соглашался и на ручки, и на скипетры, и на коня, а чересчур богатых нуворишей Парфенов водружал на слона в образе магараджи. Поток стал полноводным, и, чтобы успевать за каждым заказом, Парфенов нанял бригаду подручных, которые размалевывали холсты в задней комнате и день и ночь. Он лишь подправлял пару штрихов, ставил в правом нижнем углу свою сигнатуру и отправлял нарочным портрет счастливому покупателю. Когда с заказом совсем уж опаздывали, картину просто печатали на фотопринтере. Через три года у него было пять квартир в Москве и замок в Шотландии.

***

– Не люблю плавать, – деланно потирая лоб и морщась, первым делом сказал Михас, ступая на берег, – я ведь в свое время закончил мореходное училище, и с тех пор меня укачивает в этих консервных банках.

И он посмотрел вверх. Во время общения с Михасом выяснилась удивительная особенность этого человека. Он всегда смотрел чуть выше собеседника, вверх под углом в пятнадцать или двадцать градусов, даже во время диалога. Иногда он силой воли опускал глаза на одну линию с визави, но тут же взгляд взметался еще выше.

– У вас есть хороший портрет? – неожиданно обратился он к Тихманскому. – С ручками, на коне.

Тихманский удивился подобной прямолинейности. Даже он не вел дела столь обескураживающе в лоб.

– Нет, – сказал он и зачем-то пожал плечами. Михас посмотрел на него с ангельским укором.

– Это плохо, – заметил он. – Что вы оставите своим детям? Вам обязательно нужен портрет. У вас такие живописные уши. Патрицианский нос. И щеки, как у Франсиско Пачеко.

Тихманский приосанился. Каким-каким, а патрицианским его нос еще никто не называл. Кто такой Франсиско Пачеко, выяснять было неудобно. Его тщеславной натуре идея с портретом пришлась по душе. Но он не спешил в этом признаваться, боясь, что Парфенов взвинтит несуразную цену.

– Вы один здесь хозяйничаете на этой вилле? – беспокойно оглядываясь, продолжал уточнять Парфенов.

– Есть еще компаньон, гражданин Камбоджи, – охотно пояснил Тихманский. – Так положено по местному законодательству.

– А у него есть портрет? – моментально отреагировал Михас.

– Понятия не имею, – сказал Тихманский. – Думаю, что нет.

– Я бы написал, – задумчиво протянул Парфенов. – Этот непроницаемый восточный взгляд, эти агатовые раскосые глаза, это широкое скуластое лицо…

– Он русский по национальности, – уточнил Тихманский.

Повисла неловкая пауза.

– А вы знаете, что я рисовал Мадонну и Шона Коннери? – моментально сменил тему разговора Парфенов. – Она мне предложила пятьдесят тысяч долларов за свой портрет в образе монашенки, а я рассмеялся ей в лицо. Говорю – если бы тебя Дали нарисовал, ты бы тоже предложила ему жалкие 50 тысяч? Так вот, я – русский Дали. И моя картина стоит полмиллиона! И это только для тебя! Да и потом она богатая, с нее не убудет. Купила!

– А Коннери?

– Коннери – это совсем другое дело! Это мой любимый актер! Он как увидел свой портрет, опустился на колени и пополз ко мне. Подполз, берет мою руку и кладет себе на лоб. Дескать, Михас, благослови меня, святой человек! Я ему – Шон, ну может не стоит так уж? А он: стоит, ты, Михас, гений и сам того не знаешь! Тогда я просто взял и подарил ему портрет!

Тихманский слушал художника, разинув рот. Он и сам склонен был преувеличивать факты, но тут видел человека, который жил в пузыре своей собственной реальности. Разумеется, ему не позировала ни Мадонна, ни Шон Коннери, но, когда ты слушал Парфенова, усомниться было невозможно. Заставляло поверить в его слова то, что Парфенов говорил без всякой ажитации и возбуждения, а мягко, медленно и нараспев. С годами в его благообразном облике все больше появлялось что-то библейское.

– Малевич, Шагал, Кандинский – все шарлатаны, – вдохновенно вещал Парфенов. – Осел хвостом лучше напишет. Просто распиаренные мошенники. А у меня уникальный стиль «дрим вижн», я кладу десять слоев краски. И потом картина начинает буквально светиться на выставке! Я, наверно, впитал самое лучшее от Гойи, Веласкеса и Ван Эйка. Только я лучше Гойи, потому что Гойя не изучал творчество Магритта и Макса Эрнста. Помнится, проводил я одну экспозицию в Швеции. Приходит супружеская пара и спрашивает – а что у вас картины такие дорогие, по пятьдесят тысяч? (Михас уже забыл, как только что говорил о том, что пятьдесят тысяч – смешные деньги). Мы про вас вообще не слышали! Я отвечаю – ну и я про вас не слышал, идите куда шли. И вот – через неделю приходят они на закрытие выставки и говорят: «Мы теперь не можем ни спать ни есть, все думаем про ваши картины. Продайте нам две! По сорок…»

– Вы Клаудию Шиффер знаете? Я с ней случайно встретился на выставке высокой моды в Париже. Свели знакомые. Нашли уютную brasserie, сели выпить по чашечке кофе. Она спрашивает – вы и есть тот самый знаменитый херр Парфенов, про которого ходит столько слухов и кривотолков? Да, говорю, тот самый, но кривотолкам не верьте – все это неправда. Ах, говорит она, Михаэль, какой вы эффектный мужчина. Не хотите ли сходить в кино? И пишет мне на бумажке свой телефончик. Я телефончик-то взял – а вдруг она захочет написать свой портрет? – но звонить не стал. Не люблю, когда мне навязываются, даже красивые женщины…