Охотники за пармезаном

Газюкин раздумывал недолго. Весь Челюстьев с его дикими экономическими теориями и парой запасных штанов не стоил даже половины этой суммы.

Он сделал поворот оверштаг и уже через два часа на местном телеканале вовсю стал расхваливать Стукалина. После передачи Ванадию позвонил Челюстьев:

– Ты что, Ванадий, обалдел? – закричал он в трубку. – Ты кого поддерживаешь?

– Интересы нашей партии, – голосом робота сказал Газюкин, – требуют высказаться за народного губернатора Стукалина.

– Какого губернатора? – Челюстьев не поверил ушам. – Это же толстосум, кровопийца!

– Да, – сказал с ледяным спокойствием Газюкин, – Алексей Зурабович богатый человек, но честно платит налоги и создал тысячи рабочих мест. Это достойная кандидатура.

– Ты продался! – заорал Челюстьев. – Иудушка! Сколько ты получил, тридцать сребреников?

– Извини, очень плохо слышно, – ответил Газюкин и повесил трубку.

***

Лучшее время Газюкина пришлось на начало 2000-х годов, когда он контактировал с Ираком и заступался за его интересы в Госдуме. Хусейн ежегодно дарил на нужды коммунистов полтора миллиона баррелей нефти, а подручные Газюкина легко обращали чёрное золото в настоящее.

«Я патриот, люблю берёзки, – повторял Газюкин своим монотонным жестяным голосом на каждом партийном собрании, – поэтому у меня нет активов ни в Европе, ни в Америке».

Он был здесь предельно честен: на Западе действительно у него не было ни цента. Впрочем, он благоразумно не упоминал при этом о некоторых мелочах, о которых широкой публике знать было не обязательно – вилле в Бахрейне больше чем за миллион долларов; цементном заводе в Иордании; нефтехимическом производстве в Сирии; яхте, приписанной к порту Триполи в Ливии. А скромный счёт в Saudi al Faran-si Bank позволял ему не беспокоиться о будущем детей и внуков.

Впрочем, тут его ждало огорчение: если Бахрейн и Иордания строго блюли права собственника, то революция в Ливии лишила его любимой яхты. Повстанцы реквизировали судно для своих нужд, даже не поинтересовавшись, кому оно принадлежит. После этого около месяца Газюкин метался и не находил себе места, пока душевная рана не зарубцевалась. Странно, но за все это время он ни разу не вспомнил клич великого вождя пролетариата: «Экспроприируй экспроприаторов!» А если даже и вспомнил, то не нашёл в нем утешения. Прошёл ещё год, и началась гражданская война в Сирии. Заводик Газюкина несколько раз переходил из рук в руки, от правительственных войск к оппозиции и обратно. В конце концов американский бомбардировщик « Рокуэлл Интернешнл В1 Лансер» уронил на него тяжёлую кластерную бомбу, оставив от заводика одни обломки. Почему-то на сей раз Газюкин был уверен, что это получилось неспроста. Если близким по духу ливийским революционерам он мог простить их гоп со смыком, то на американцев наточил зуб ещё сильней, чем прежде. С тех пор он регулярно покусывал Обаму, будучи почему-то уверенным, что какие-то тайные осведомители доносят до Барака смысл речей Газюкина. Один раз Ванадий Сергеич обозвал Обаму «хромой четырёхногой уткой», а другой набрался духу и рассказал с думской трибуны специальный анекдот.

– Обама сегодня утром встает и говорит жене: «Полный кошмар, достали меня эти русские. Я бы им все ноги повыдергал». Она ему говорит: «Подожди, ты посмотри на результаты Паралимпиады. Они без ног все золото захватили!»

И первым же добродушно расхохотался.

От пламенного коммуниста, уроженца посёлка Выдрино Тульской области, у Сергеича осталось только простецкая, улыбчивая физиономия с широким гуттаперчевым носом и мясистой бородавкой на лбу. Итальянские костюмы, французские коньяки, немецкие машины, дружба с олигархами были явно из другой жизни.

***

– Ага, – сказал охранник элитного дома в спальном районе Москвы своему напарнику, поднимая шлагбаум, – пожаловал. На двух «мерседесах» с думскими номерами.

– Кто пожаловал? – спросонья молоденький напарник ничего не понял.

– Пузо, – пояснил охранник. – Я его так зову. Наш главный защитник обездоленных.

От неожиданности напарник моментально проснулся.

– Это он? Тот самый? Ванадий Сергеевич? Может, автограф у него взять?

– Не советую, – нахмурился старший. – Он здесь инкогнито. К бабе своей приехал. Из двухсотой квартиры.

– Вот те да! Как-то не по-ленински выходит… а жена его где?

– Наоборот, по-ленински! Тот ведь тоже с Инеской баловался! А с женой они уж сколько лет не живут! Отвернись, отвернись, нечего так пялиться. Пусть не думает, что мы его узнали!

– Ага, не узнаешь такую бородавку…

У самого подъезда задняя дверь «мерседеса» отворилась и оттуда действительно вылез легендарный Газюкин в дорогой куртке, хорошем кашне и своей излюбленной суконной кепочке. Он держал в руках скромный букетик и настороженно озирался по сторонам.

– Не позавидуешь ему, – философски сказал старший. – Что за жизнь, от всех прятаться. И денег никаких не захочешь. Кстати, завтра же главный праздник у них. Седьмое ноября. Давай выпьем по этому поводу! У меня и мерзавчик с собой есть, и сервелат.

– А разве можно на посту? – испугался младший.

– Нельзя. Но кто ж нас сегодня проконтролирует, выходной ведь день… ты, главное, аккуратно, и закусывай. Не ровен час, нажалуется кто-то из жильцов.

Газюкин, немного потоптавшись у подъезда, свернул к одиноко стоящему во дворе минимаркету. Там он купил бутылку хорошей водки, напиток «Шиповник натуральный», ломоть белорусского сыра, нарезанную форель и банку помидоров.

– Ванадий Сергеевич! – обрадовалась продавщица. – Это вы?

– Это не я, – конспиративно сказал Газюкин. – То есть не он. Нас все время путают. Я – дрессировщик кошек Куклянский.

Продавщица с сомнением присмотрелась к Газюкину.

– А где ваша знаменитая рыжая шевелюра?

– Я обычно не рассказываю это людям, – смутился Газюкин. – Но это парик. Это часть циркового образа. А так я лысый, потому что год проходил в противогазе.

– Ох, как интересно! Мы с дочкой обязательно придём к вам на ближайшее представление. Кошкам привет!

***

Газюкин поднялся на шестнадцатый этаж к своей боевой подруге Марьяне Траут. Знаком с ней он был уже около двадцати лет и в свое время помог перебраться из стремительно нищающей Прибалтики в Москву. Элегантная блондинка Марьяна, товарищ по партии, как и прежде, волновала сердце старого коммуниста. Вот и сейчас он волновался, как в первый день знакомства.

Марьяна открыла, в игривом шёлковом халатике, как всегда, благоухающая пряным запахом арабских масляных духов Ajmal Entice. Этот аромат сам Газюкин и привозил ей из многочисленных ближневосточных командировок. Гуттаперчевый нос его учуял знакомый микс мандарина, жасмина, алоэ, тубероз, мускуса и кедра. Услужливая память потянула за собой все остальные приметы арабского быта: горячее дыхание пустыни, небо из чёрной бархатной бумаги с булавочными проколами звёзд, верблюдов, плоско двигающих челюстями, антикварные магазинчики с покрытыми патиной чайниками и кинжалами, запах кофе с кардамоном и большие серебряные блюда, полные мэнсафа, томленой в йогурте баранины с кедровыми орешками. Праздничный мэнсаф арабские шейхи готовили каждый раз к визиту господина Газюкина. Они знали, что приезжает он не просто так, а с полным чемоданом долларов и будет покупать или гостиницу, или ресторан, или другую выгодную недвижимость.

Все это Газюкин вспоминал, глядя в глаза Марьяны Траут, тёмные, как арабская ночь, что в сочетании с ее соломенными волосами придавало ее облику что-то тёплое, уютное, и в то же время таинственное.

– Вот тебе букет! – наконец вспомнил он, очнувшись. – Красные революционные гвоздики. Завтра ведь седьмое ноября.

– Надеюсь, ты не с памятника Ленину их утащил, – мило засмеялась Марьяна.

Газюкин принял вид оскорбленной добродетели.

– Шучу, шучу, коммунистик мой милый, – извиняюще протянула Траут. – Раздевайся, душ прими.