«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I

« Председатель: - В основу деятельности Департамента полиции был положен документ, предусматривавший политический розыск при помощи агентов и их участие в революционных группах и организациях, как норму…

Трусевич: -Это непременно. Это всегда было, и до тех пор, пока будет существовать какой-нибудь розыск, даже не политический, а по обще-уголовным делам, агентура всегда будет в той среде, которая расследуется. С моей стороны тут нового ничего не было придумано. Что касается до участия агентов, то при этом было поставлено условием, вероятно, в этом самом документе, о котором вы говорите, абсолютное воздержание агентов от активной деятельности. И я должен сказать, что провокация понимается, например мною и вообще чинами, прикосновенными к розыскной деятельности, совершенно не так, как она понимается в общежитии. У нас различались понятия сотрудничества и провокации. Сотрудник - это есть лицо осведомленное и доставляющее сведения о том, что ему известно. Если мы возьмем любое сыскное отделение общеуголовного характера, то и здесь увидим ту же самую организацию. А провокация - это есть уже проявление инициативы агента в деле преступления. И если первое является нормальным условием розыскной деятельности, то второе является, с моей точки зрения, преступлением.

мемуарах

Председатель:– Когда вы изволили быть сенатором, вы, вероятно, отметили для себя, что Сенат признавал, со своей стороны, достаточным признаком принадлежности к сообществу уже самый факт участия в совещании этого сообщества, выразившийся в том, что такой-то тогда-то пришел на квартиру, на собрание людей.

Трусевич'.
– Совершенно верно. Но при этом остается второй вопрос. Какова была цель этого участия. Если лицо участвует в собрании, но не ставит себе цели совершения преступления, а ставит себе цели осведомительные, то едва ли тут будет состав преступления.

Председатель: - Так что вы считаете, что в состав преступления 102-й статьи входит мотив деятельности, мотив участия в съезде или совещании?

Трусевич'.– Несомненно. Никакого преступления без мотива не может быть. Если цель есть ниспровержение существующего закона.

Председатель: -Значит, вам представляется, что жизнь допускает участие вашего чина в сообществе в целях осведомления, с сохранением полной пассивности с его стороны? Вы считаете такое положение жизненным?

Трусевич: -Это есть условие, при котором известный политический строй, каков бы он ни был, отстаивает свое существование (…продолжая на ту же тему). Таково положение, которое составилось веками и существует.

Председатель:– Слава Богу, теперь уже не существует.

Трусевич:– Если бы какому-нибудь строю пришлось отстаивать свое существование, он не может без этого обойтись. Я могу сослаться на Францию, где все существует так же, как и у нас, это безусловно. Тут имеется дилемма: либо дать простор террору, чтобы направо и налево совершались убийства, либо бороться теми приемами, которые были установлены спо-кон веков».

Небольшими приведенными выше выдержками, взятыми мною намеренно в области вопроса о «провокации», столь занимавшей тогда, в начале нашей «великой и бескровной» революции, умы и внимание бывших подпольщиков, а затем вершителей судеб России, я полагаю, что я подтвер дил не только свое мнение о личности М.И. Трусевича как о крупном государственном деятеле и благородном человеке, но в известном смысле и дал оценку хлесткой фразе Щеголева о Трусевиче.

* * *

Если мы перейдем к страницам цитируемого мною щеголевского издания, которые заняты бесконечными жалкими и приниженными разъяснениями С.П. Белецкого, добивающимися милостивых снисхождений к про-

мемуарах

шлым ошибкам, то мы увидим совершенно другого человека и другого «государственного деятеля».

Читая теперь эти страницы, наполненные бесконечными «докладными записками», «разъяснениями», «дополнениями к разъяснениям» в ответах на вопросы, задававшиеся в Чрезвычайной следственной комиссии, поражаешься, как этот «великий подхалим», интриган и мелкой души чиновник, случайностями судьбы взлетевший на вершины власти, в столь трудные для него часы жизни не забывает комбинировать «разъяснения» так, чтобы представить себя членам «Высокой Комиссии» и вершителям его судьбы, его новым «хозяевам», с возможно лучшей стороны; при этом он не забывает «разъяснить», когда это ему нужно и выгодно, «черные» стороны тех, с кем ему пришлось работать.

В томе 2-м, на стр. 140-й мы найдем следующий характерный разговор между председателем Комиссии и вице-директором Департамента полиции К. Кафафовым.

« Председатель: - Что Белецкий - глупый или умный человек?

Кафафов: - Он человек очень хитрый, очень талантливый и, как малоросс, упрямый.

Председатель:– И очень умный?

Кафафов:– Он не очень развит».

На стр. 262-й, тома 3-го Белецкии, рассказывая о своей деятельности на посту директора Департамента полиции, в связи с поездкой Царя на Бородинские торжества в Москве в августе 1912 года, показывает следующее:

« Белецкий:– …У полковника фон Котена (тогда начальника Петербургского охранного отделения) была в то время агентура, которая говорила о возможности боевых выступлений, приуроченных к этому торжеству или к Романовским торжествам 1913 года. Он с уверенностью утверждал, что покушение на бывшего Императора должно совершиться. Вот почему, когда эти сведения были получены, об этом было доложено дворцовому коменданту, кажется Дедюлину. Пошли разговоры, я был вызван к Великому князю Николаю Николаевичу. Я считал, что первая поездка будет безусловно безопасна и даст возможность царю сблизиться с народом…» (Указ. соч. Т. 3.

С. 262-263).

* * *

Попробуем разобраться в этом, собственно говоря, совершенно ненужном и неинтересном объяснении С. Белецкого «перед лицом» Чрезвычайной следственной комиссии.

мемуарах

Если мой читатель вспомнит, я в своих «Воспоминаниях» (на стр 320- 323) как раз касался истории поездки Царя на Бородинские торжества в Москву; это было временем, почти совпавшим с моим вступлением в должность начальника Московского охранного отделения. Там же я описал «агентурную записку» полковника фон Котена о положении в Партии социалистов-революционеров и «кипучих планах» ее работы. Как помнит мой читатель, я весьма резко отнесся к этой вздорной записке и испещрил ее поля весьма нелестными заметками, а когда прибывший в Москву С. Белецкий спросил меня о «записке», я объяснил ему всю нелепость ее содержания, базируясь на моем тогда всестороннем понимании внутреннего положения в Партии социалистов-революционеров, не допускавшем возможности серьезных выступлений. Белецкий отобрал у меня «записку» со всеми моими «непарламентскими» выражениями на полях ее.

Белецкий в вышеприведенном показании говорит: «Я считал, что первая, то есть в 1912 году, поездка будет безусловно безопасна».

Если он считал поездку Царя «безусловно безопасной», а считал он ее именно такой на основании моих докладов и доводов, то, спрашивается, зачем же ему, как директору Департамента полиции, понадобилось доложить об «опасности поездки царя» дворцовому коменданту?

Заведуя политическим розыском в двух больших районах: в Поволжском и затем Центральном, я всегда требовал, чтобы жандармские офицеры в своих агентурных донесениях умели отделять возможную правду от весьма часто встречавшихся добросовестных или злостных заключений своих секретных осведомителей. Как же не приложить этого простого и ясного правила к заключениям самого директора Департамента полиции! Тут может быть только или недобросовестная отписка, «на всякий случай», или умышленная хитроумная затея. Белецкий убежден в «полной безопасности поездки царя в Москву», но… докладывает обратное дворцовому коменданту! Что же делать последнему? Тоже «доложить куда следует»? В результате исполняется желание «хитрого мужичонки» - Белецкого: его вызывают к Великому князю Николаю Николаевичу. Может быть, он, конечно, мечтал лишний раз попасть в орбиту зрения самого Царя. Но все же вызвали к Великому князю Вероятно, С. Белецкий уверил Великого князя, что от его (Белецкого) волшебной палочки рассыплются в прах все враждебные козни.

Недаром Кафафов назвал Белецкого «очень хитрым»!

Хитросгь-то тут, конечно, не ахти какая, но она показывает, какого характера и качества был этот «государственный деятель».

PoccwS^^e мемуарах

Казалось бы, что, имея у себя под началом осведомленного начальника Московского охранного отделения, каждый директор Департамента полиции мог быть вполне доволен и не смещать его с этой ответственной должности. С.П. Белецкий и был, по-видимому, доволен мной по службе, но… как я уже отметил ранее, «у нас с ним были враждебные флюиды» Это по его же собственным словам, им мне сказанным в феврале 1916 года. Я не скрываю: да, действительно, эти флюиды были уже по тому одному, что у Белецкого были флюиды приязни к таким нечистоплотным фигурам, каким был, например, известный, недоброй памяти жандармский офицер Ком-мисаров.