Окаянная сила

— Больно скоро она у тебя взмокла. Опять твой Федька ворчать станет — мол, сверху ножичком срежь, а в середке ложкой ешь… Ладно, покрой тряпицей, пусть отдыхают.

Вдвоем они перенесли все четыре ковриги на стол и покрыли их.

— Собирайся, купчиха, пойдем. Молочком сегодня разживешься, — пообещала Баловниха.

— Молочком? — Алена ушам не поверила. Коров на болотном острове покамест не завели.

— Постным молочком.

— Да у нас тут всякий день — постный, — сердито сказала Алена, еще не понимая, что опять затеяли островные бабы, и протягивая руку к ферезее, что висела на колышке, воткнутом меж бревен. Под ферезеей лежала кучка сухого мха — конопатить стены. Если не сделать этого, то уж проще пойти и утопиться в болоте, холодов не дожидаясь, последнее тепло из жалкой избенки уйдет.

— Ну, ты, купчиха! Пришла беда — не купить ли ума?! — прикрикнула на нее Баловниха. Алена лишь сверкнула на нее глазами — бабка Голотуриха сказала, что Баловниха и своего Баловня горазда ухватом перепоясать.

Словом, повела эта хмурая баба Алену на свой двор, а в избе у нее уж сидели и бабка Голотуриха, и Ульяна со своим грудным на руках, и Анютка, невенчанная жена кого-то из ватаги, кого — Алена еще не успела уразуметь.

На полу был разостлан большой плат, а на нем горой — лесные орехи.

— Садись чистить, купчиха, — велела Баловниха. — Складывай ядрышки вон в горшочек. И ты, Ульяница, тоже.

Сама она села на лавку и взяла на колени мису с высокими стенками. Большой деревянной ложкой, с силой нажимая на стенки, Баловниха принялась растирать там что-то густое.

— Водицы подлей, — сказала бабка. — Маслице легче отойдет.

Вода была тут же — в ведре. Баловниха очистила ложку о край мисы, зачерпнула воды и добавила в свое мешево несколько капель, да с такой задумчивостью на лице, словно боярыня, решающая, почем продавать тысячу пудов зерна.

Алена, сидя на полу, молча ударяла камушком по орехам, высвобождала ядра и кидала их в горшок. Тупая и непонятная была это работа.

— Ты и в роток-то закинь, не бойся! — ободрила ее Ульяна. — А что, Федосьица, скоро ли нам ступку-то привезут? Без песта и ступки всё не так выходит.

— Как бог пошлет, так и привезут, — отвечала угрюмая Баловниха.

Бабка Голотуриха переместилась по лавке поближе к Алене.

— Отсыпь-ка орешков, — она протянула сложенные ладошки, а потом высыпала орехи на досточку, чтобы крошить ножом. — Вот мы их сейчас покрошим, водицей на ночь зальем, завтра будем растирать. А потом на ложку орехов девять ложек воды — и весь день настаивать, и помешивать, да с молитовкой. Потом процедить — вот и выйдет молочко. Из мака так же молочко-то делают, пивала в пост маковое молочко?

Алена лишь вздохнула — и не такими лакомствами баловал мастериц Сытенный двор в Кремле… А маковое молочко маленькому Алешеньке давали, чтобы скорее засыпал.

— Ульяница, сможешь сама жом наладить? — спросила Баловниха. — Кажись, довольно я терла…

Она сунула в мису палец, вынула его обмазанным мешевом, и все бабы принялись это мешево разглядывать.

— Оленица, скажи Федору, доска большая для жома нужна, и клинья длинные пусть вырежет, — попросила Ульяна. — Наладить-то налажу, и маслицем ореховым побалуемся, но у нас половина масла в гуще остается!

— А то мы выжимки не съедим?

Бабы рассмеялись, да как-то невесело.

— Нужно еще раз по орехи сходить, — сказала Баловниха. — Не то холода грянут — мы уж далеко не заберемся. Слышь, купчиха, когда пойдем — дай мне свою ферезею, а я тебе мужнин кожушок. Мне-то он короток, а тебе по болотам в ферезее всё одно несподручно — подол по мокрети волочится.

Вошла Катерина, жена Баловнева помощника, дяди Андрея. Вела за руку своего среднего, Митеньку. Перекрестилась на образа и поклонилась бабке Голотурихе.

— Я за тобой, бабушка, Марьюшка плачет, унять не могу, так-то жалко — поди погляди.

Бабка засобиралась, выспрашивая быстренько, с чего бы вдруг захворала годовалая доченька.

— Я тебе спозаранку в стенку стукну, — пообещала она Аленке. — У тебя мешок невеликий есть, я знаю, и лукошко, ты их приготовь, на весь день хлебца возьми. Пойдем-то далеконько…

— По орехи? — переспросила Аленка.

— По орехи, свет. Зимой беды знать не будем, с ореховым-то маслицем…

Аленка вздохнула. Ее опойковые башмачки, в которых так ловко было бегать по теремным переходам да лесенкам, вовсе не годились для хождения по болотам.

Нужны были хоть лапти с онучами. На онучи Аленка собиралась изодрать найденную в избушке грязную холстину. А лапотки кому плести — не Федьке же?

Своего насильника и жениха она за это время видела дважды. Получив, как видно, нагоняй от Баловня и дядьки Андрея, он держался с Аленкой тише воды, ниже травы, однажды только намекнул, что вдвоем-то лечь — теплее выйдет, но расхрабрившаяся Аленка так его шуганула — сама своей отваге удивилась.

— Да ну тя к шуту! — огрызнулся Федька. — Всё одно ж повенчаемся! Вот санный путь станет — повезу тебя к батьке Пахомию, покамест мясоед.

Аленка молила Бога, чтобы тепло подольше задержалось, и потому, что зимней одежонки не имела, и — из-за Федьки. Дождалась жениха! При одном взгляде на него, нескладного, кулачки сами сжимались. Бить бы его, месить, пока не поумнеет!

Такие лихие мысли прорезались в ней, когда она впервые своего незадачливого суженого при дневном свете увидала. Тут только догадалась неопытная в обращении с мужчинами Аленка, что Федька еще очень молод, от силы ему девятнадцать. И среди налетчиков дядьки Баловня он — младший, потому и прохаживаются на его счет все кому не лень. Младший, бестолковый, одна только борода и есть — на двух бояр станет! Борода-то выросла, а ума не вынесла… Борода с ворота, а ума с прикалиток…

И вспомнится Аленке, как он, окаянный, на нее навалился, как вопила от ужаса, — ну, так бы и благословила дурака пестом по лбу!

Одно было во всем этом благо — на болотном острове никакие стрельцы Аленку не сыщут, в застенок не поволокут. Порой она даже задумывалась — а не спас ли ей жизнь Баловень со своими налетчиками?

Рано утром бабка Голотуриха добежала до избенки, торкнулась в стенку. Аленка наскоро сотворила молитву, обулась и, пытаясь на ходу угрызть свое вчерашнее неудачное печево, вышла наружу.

— Держи-ка, купчиха, — Баловниха протянула ей обещанный кожушок. В нем и впрямь оказалось сподручнее.

Синюю телогрею Аленка теперь носила не щегольски — завязав на спине длинные рукава, а наоборот — вдевая в те рукава руки. А поскольку кроили ей, как на боярышню, то рукава, будучи отпущены, свисали ниже колен, приходилось их собирать и закреплять наскоро изготовленными зарукавьями. Кожушок поверх телогреи был неплох, а Баловнихе ферезея оказалась в самый раз.

Пошло их по орехи три бабы — Баловниха, Катерина да Аленка, да Катеринина старшенькая — Дарьица, десятилетняя девочка, да бабка Голотуриха. Вела Баловниха — она знала, на что глядеть, путь по болоту держа, да где сворачивать. Бабка же по дороге толковала про всякие страсти, Христом-богом упрашивая Дарьицу с Аленкой не отставать от старших, не терять их из виду. Аленка слушала вполуха.