Океан. Выпуск двенадцатый

Матросы переглянулись. Помолчали, разглядывая рыбака.

— К капитану надобно, — сказал наконец один из них. Почесав в раздумье затылок, он вдруг предложил: — Ты вот што, давай в лодку да плыви к пароходу, покуда мы с грузами возимся.

— Ага. — Семен вскочил, бросился к лодке и быстро погреб к пароходу.

Там он привязал лодку к веревочной лесенке, опущенной с палубы до воды, взобрался наверх.

— Вот так судно! — оглядываясь, прошептал он. — Железное, а плавает!

Семен вошел в первую попавшуюся дверь и оказался в узком коридоре, стенки которого были наполовину отделаны деревом, а наполовину блестели свежей белой краской.

— Чего тебе, мужичок? — окликнул Семена невесть откуда взявшийся прилизанный, гладко выбритый парень, одетый в черную шелковую жилетку поверх синей рубахи в белый горошек. Черные штаны были заправлены в узкие длинные сапожки.

— К капитану бы мне, слышь, — сказал Семен осипшим от волнения голосом.

Парень усмехнулся:

— Да отдыхает нынче Михаил Карлович, скоро отходить.

— Проводи, а? — попросил, не слушая его, Семен. — А я те трески корзину дам.

— Ну, рази что поглядеть… — заколебался парень.

— Погляди, — подхватил Семен.

Парень направился по коридору, свернул направо и остановился перед дверью с блестящей медной ручкой. Семен замер сзади. Его провожатый легонько постучал, приоткрыл дверь, просунул голову. Через плечо парня Семен увидел дремавшего в мягком кресле грузного пожилого человека.

— Михаил Карлович, — негромко позвал парень.

Капитан открыл глаза.

— Я спросить, кофей не пора подавать?

— Нет, — буркнул недовольно капитан.

— А к вам человек еще, — торопливо проговорил парень.

— Кто? — не понял капитан.

— Вот. — Парень посторонился, подтолкнул в каюту оробевшего Семена и закрыл за ним дверь.

Капитан хмуро взглянул на перепуганного рыбака.

— Што тепе? — спросил он недовольно.

«Э-э, да он нерусский», — понял Семен и собрался с духом.

— Попытать решился, не возьмете ль в работу на пароход.

— В рапоту? — переспросил капитан, рассматривая ладную фигуру помора. — А што ты уметь делать?

— Я-то? Дак все, што надобно, — удивился Семен. — Мыть ли, красить, концы сращивать, по плотницкому делу, треску солить…

— Треску? — слегка улыбнулся капитан. — А лет тепе сколько?

— Дак семнадцать покуда, — пробормотал Семен. — Страсть как хочется на эдаком судне поработать, — добавил он.

Капитан сел, достал из стола кожаный черный кисет, трубку, стал набивать ее табаком.

— Угольный ушеник пойдешь? — спросил он, раскуривая трубку.

— А чего это? — не понял Семен.

— Помогайт кошегар уголь рапотать, — сказал капитан, обволакиваясь голубым дымком. — Рапота трудный.

— А, пойду, — махнул рукой Семен.

— Документ есть какой?

— Имеется. В становье.

— Прихоти, — сказал капитан и отвернулся, потянувшись за толстой книгой на столе.

Не помня себя от радости, Семен бросился к лодке.

В становище он наскоро собрал в узелок нехитрые свои пожитки, забежал к артельному старосте.

— Ухожу я, — сообщил, запыхавшись. — На пароход работать.

Сопровождаемый изумленными взглядами рыбаков, Семен спешил с узлом к пароходной шлюпке. Перед собой он катил бочонок трески.

Когда Семен поднялся из шлюпки на пароход, его отвели в самый нос, в кубрик под полубаком. В кубрике стоял полумрак. В небольшом помещении с подволоком и переборками было устроено шестнадцать металлических коек в два яруса. На них валялись тюфяки, грязные подушки и одеяла. В углу висел рукомойник, посередине стояла чугунная печка. Четыре крохотных зарешеченных иллюминатора, выходившие на палубу, просеивали с подволока немного света. Над печкой под подволоком висела керосиновая лампа. На койках спали несколько человек.

Семену принесли тюфяк, подушку, одеяло, он отыскал свободное место, оказавшееся в самом темном углу, бросил туда постель.

Потом пришел угрюмый машинист, отвел Семена к месту работы. Огромный котел дышал из трех своих топок знойным жаром. Кочегар, голый по пояс, истекавший потом, смешанным с угольной пылью, подбрасывал время от времени в топки уголь из кучи, которая возвышалась посреди кочегарки. Он ловко орудовал лопатой, и куча таяла на глазах. Семену велели следить, чтобы угля в кочегарке всегда было в достатке. Он должен был лопатой бросать эти черные каменья в кучу из бортовых бункеров. Их железные дверцы, которые выходили в кочегарку, выдвигались вверх, скользя по желобкам. Уголь, по мере того как его выбирали снизу, скатывался из бункеров к этим дверцам.

Еще Семен должен был помогать кочегару чистить топки, поднимать на палубу и высыпать за борт раскаленный шлак.

— Шесть часов работать — шесть отдыхать, — сказал машинист и ушел, сунув ему в руки большую лопату.

IV

Островский с Рогожцевым, как обычно, прогуливались по палубе вдоль надстройки, с наслаждением дышали вечерним морским воздухом.

Солнце висело над горизонтом. Большим огненно-желтым кругом оно светило в лицо капитану, стоявшему на мостике — возвышении перед дымовой трубой, било в глаза немногим вышедшим на палубу после ужина пассажирам.

Скалы слева приняли темно-коричневый оттенок. Чайки сидели на воде и вертели клювастыми головками, провожая взглядами проплывавший мимо них пароход.

— Дикость, ах дикость, — заговорил врач. — А ведь вот какой прекрасный пароход пущен в места эти убогие! Отделка салонов, кают! Вероятно, именно подобное, современное должно нести в эти дикие места культуру, а, Дмитрий Николаевич?

— Мы теперь озабочены не столько этим, — возразил советник, — сколько вообще необходимостью заселения края. Вы ведь уже обратили внимание на немногочисленность населения в становищах?

Рогожцев кивнул.

— Но даже таких становищ не столь много на Мурмане. Кроме того, почти все они сезонные. Люди приходят сюда на время промысла трески. Это весна и летняя путина. Осенью рыбаки уезжают к себе в Поморье, и весь мурманский берег вновь пустеет. А ведь места, Николай Львович, здесь изобильные. И рыбою, и зверем морским за Святым Носом. Всем этим богатством почти беспрепятственно пользуются соседи — предприимчивые норвежцы. И, между нами говоря, они нынче укрепляют свои позиции здесь на Севере. Растут их поселения, увеличивается флот. И нас, конечно же, не может не беспокоить подобное усиление норвежской экспансии у российских берегов, — взволнованно говорил Островский.