Океания. Остров бездельников
Шрифт:
— Хорошая, мистер Уилл, очень большая и хорошая. — Он снова тянет, но тут дрожащая от напряжения леска обмякает, и лицо Кисточки вытягивается.
Он делает еще десять–пятнадцать оборотов, и, проскакав по воде, в каноэ шмякается огромная голова удивленного тунца. Я с неменьшим удивлением поднимаю глаза на Кисточку:
— А где все остальное? — спрашиваю я.
— О горе, горе, — вздыхает он, внезапно посерьезнев. — Его забрал дьявол. Дьявол.
— Дьявол? — Кажется, солнце опускается на несколько градусов. — Что это… э–э… за дьявол?
Кисточка садится в каноэ спиной ко мне.
— Акул. Думаю, большой.
— Акул? Где? Здесь водятся акулы? — Я наклоняюсь вперед
— Паки.
— Паки? Пачки? То есть много?
И тут же под нами проскальзывает что–то огромное, и волны начинают биться о днище.
— Что это было?
Однако мой вопрос оказывается неуместным, потому что водная поверхность с шипением разверзается, и ответ становится самоочевидным. Настоящий акулий плавник, точно такой, как показывают в фильмах, почти на фут вздымается над водой и с невероятной скоростью проскальзывает вдоль каноэ. Наше суденышко настолько маленькое, что вода обливает мои плечи, и каноэ начинает яростно раскачиваться, прежде чем акула исчезает за кормой. Затем она вновь возникает с другой стороны, и я невольно различаю ее зловещие контуры, которые отчетливо видны в прозрачных водах. Длина ее тела составляет пятнадцать–двадцать футов, и она, несомненно, гораздо больше нашего каноэ. Потом акула внезапно отплывает и бесшумно скрывается из виду. На какое–то время.
Мы поспешно разворачиваемся обратно в сторону деревни. Когда добираемся до берега, я чувствую себя абсолютно измотанным и мне приходится несколько раз потопать ногами по земле, чтобы вернуть чувствительность своим затекшим конечностям.
— О горе, горе! — восклицает Смол Том при виде нашего улова, повергая меня в некоторое изумление. Я–то считал, что нам повезло.
Вряд ли стоит упоминать, что Гримбл также встречался с акулами. Всякий раз обращаясь к его книге, я убеждался в том, сколь опасна и увлекательна была жизнь Гримбла, какой она требовала отваги. Зачастую рассказанные им истории выглядели откровенно сфабрикованными. Впрочем, это никоим образом не распространялось на его неприязнь к акулам. Более того, ему удалось спастись от одной из них лишь благодаря сопровождавшему его островитянину, которому пришлось выпрыгнуть за борт, — бедняга!
«Островитянин соскользнул за борт и принялся плавать в ожидании, когда его заметят…» Когда его заметят?! Ну да, конечно! «И вскоре он был замечен. Акулий плавник, выводя круги, принялся кружить вокруг него, а потом, как стрела, метнулся вперед; затем чудовище выпрыгнуло вверх, разрезав водную поверхность. Мой друг метнулся в сторону в последний момент и вонзил нож в нависшее над ним брюхо. Акула рухнула в воду, и я увидел ее распоротое нутро, из которого вываливались внутренности и лилась кровь. Это была тигровая акула. На какое–то время она исчезла под водой, а затем всплыла уже мертвая в сотне ярдов от нас. Подобные столкновения случаются довольно часто. Убить здесь акулу — все равно что выиграть пятьдесят очков в крикет в Англии: жители аплодируют, но особым подвигом это не считается».
Гримблу явно довелось жить в деревне, где обитали придурки и преступники. Лично у меня эта история надолго отбила охоту плавать на каноэ, не говоря уж о купании.
Я угрюмо удаляюсь в свою хижину, чувствуя, что нуждаюсь в отдыхе и двух больших порциях виски (которого у меня нет). К несчастью, выясняется, что именно это время отведено под занятия. Очень серьезный, хотя и доброжелательный человек по имени Имп, когда–то отправленный Капитаном в римско–католический колледж, расположенный в нескольких милях к северу от Рандуву, не только считался местными обитателями знахарем и колдуном, но и слыл бесстрашным педагогом. Я все еще сижу, обливаясь холодным
потом и обмахиваясь «Робинзоном Крузо», когда приходит Имп и сообщает, что отныне будет обучать меня, как «бум–бум на пиджине».Каждый день в течение часа между молитвой и ужином мне надлежало, по его настоянию, овладевать этой странной, искаженной формой английского. Изначально она была почерпнута у торговцев сандаловым деревом и китобойцев, заплывавших сюда в 1700–е годы, получила название лингва франка и стала применяться сотней разнообразных племен, говоривших до этого на восьмидесяти разных наречиях.
Вскоре мне самому захотелось овладеть этим языком, поскольку даже Гримбл научился ему, хотя и добавлял в конце каждой фразы «старик» или «дружище». Р. Л. Стивенсон, будучи человеком более смышленым, также заговорил на одном из местных наречий, но я убедил себя, что пиджин полезнее, поскольку на нем можно разговаривать с представителями самых разных племен. Хорошо было Робинзону Крузо — ему не пришлось учить языки.
Вначале все представляется довольно простым. Я должен читать вслух на первый взгляд кажущиеся непроизносимыми сочетания звуков, которые Имп записывает своим идеальным почерком, а затем те же слова и фразы, словно по мановению волшебной палочки, превращались в исковерканный вариант английского. Однако, увы, как и со многими другими занятиями в этой жизни, овладеть основами труда не составило, а вот научиться пользоваться ими было гораздо труднее.
И тем не менее каждый вечер мы вели с Импом воображаемые беседы по составленным им сценариям.
— Добр утрен с ты. Ты хор? (Доброе утро. У тебя все в порядке?)
— Мой хор. (Все хорошо, спасибо.)
— Какая день в неделе сейчас сегодня? (Какой сегодня день недели?)
— Меня не знает. Станция полиции около здесь? (Не знаю. А где здесь ближайший полицейский участок?)
— Хочешь платить за этого пацана кокорако? (Не хочешь ли купить этого цыпленка?)
— Может, дай меня посмотреть. Меня не любит свин–свин. (Может, дашь мне взглянуть еще на что–нибудь? Я не очень люблю свинину.)
— Прости, но он счур стар. (Прости, но он слишком старый.)
(«Счур», как ни странно, обозначает не «чересчур», а «очень». Поэтому фразу «Капитан он едет назад в Англию. Ему стар счур» не следовало понимать как констатацию дряхлости Капитана, а всего лишь как указание на его возраст.)
— Ой, простите, у меня есть животное недержание. (Прошу прощения, но я страдаю от диареи.)
— Он хорошо. Предположим меня дать двигатель принадлежать ты. (О не извиняйся. Можно у тебя одолжить двигатель?)
— Ой, прости, он накрылся конец. (Боюсь, он непоправимо сломан.)
И вот так эта беседа, приобретая все больше сюрреалистических оттенков, затягивалась до ужина, захватывая, ко всеобщему замешательству, и время трапезы.
Первые несколько недель я совершенствовался довольно быстро, радуя своего учителя и сам наслаждаясь новизной ощущений. Поэтому решил отточить свои познания, взяв несколько уроков у Стэнли и его друзей. И они тут же ухватились за возможность раскрыть мне кое–какие секреты.
Сидя рядком в тени одного из перевернутых каноэ, мальчики и девочки делились со мной бесценными сведениями, полученными от «пи–пи человека в длинном плавательном боте» (француза, приплывшего на яхте). Так, они сообщили мне, что если не пользоваться «длинным пластиковым тык–тык» (презервативом), это почему–то неизбежно приводит «к толстой Мэри» (беременности). К несчастью, обстоятельства, при которых надо было ими пользоваться, оставались для детей покрытыми тайной, однако я все равно от души поблагодарил их. Нельзя было не согласиться, что это очень ценные сведения.