Окликни меня среди теней

«Мудрый солдат знает, как носить оружие, даже если нет оружия».

Хотя зубы едва не стучат, а внутри все сжимается в комок, он по возможности беззаботно говорит:

– Я подумал и решил, что все открою. Мне от этой тайны проку нет, а ваши предложения соблазнительны. Только скажу не вам, а самому магистру.

Человек в черном медлит, а затем кивает. На лице мелькает тень удовлетворения: похоже, не сомневался в ответе Русова.

Самомнение нас губит, вспоминает Русов чьи-то слова.

– Это разумно, - отвечает он.
– После приношения расскажете ему наедине.

– А пока развяжите мне хотя бы руки, - просит Русов.

– Они страшно затекли. Мне надо размять их, чтобы не опозориться во время ритуала. В конце концов, у вас есть парализатор, да и друзья рядом.

Служитель Трехликого некоторое время думает, и опять становится похожим на черного кота. Коту скучно, игра с мышкой продолжалась слишком недолго.

– Тут понадобятся не руки, а нечто иное, - говорит он с циничной усмешкой.
– Но вы правы, кровообращение необходимо восстановить. Я развяжу руки, а потом подождем, пока закончится восхваление Лилит. Тогда вас подведут к алтарю. Время доверять вам полностью еще не пришло.

Он встает, скрывается за спиной Русова, и тот ощущает на запястьях холодные ловкие пальцы. Руки освобождаются, хотя поясница и ноги по-прежнему привязаны. Русов расправляет затекшие руки и делает ими несколько движений.

В церкви теперь мертвая тишина, красные фигуры неподвижны. Вдруг сердце Русова делает перебой: кажется, что Джанет пошевелилась… Нет, это просто дрожит пламя свечей. Но страх становится сильнее: от чего оно задрожало? Начинает чудиться, будто завеса медленно раздвигается, красные полотнища уползают в темноту возле стен…

Красное и черное все впереди!

Русов напрягается, наступает самая ответственная минута. Теперь все зависит от того, сколь много знают о нем поклонники Трехликого. Если изучили привычки, то все пропало!

– Можно я закурю?
– спрашивает он как можно естественнее.
– Это меня успокаивает.

Человек в балахоне внимательно глядит на Русова, и у того замирает сердце. Наверное, никогда в жизни не испытывал такого страха: если страж что-то заподозрил…

Но собеседник вдруг улыбается. Это третья улыбка, которую видит у него Русов, и она нравится ему еще меньше, чем первые две - холодная и презрительная.

– Сейчас не самое подходящее время, - говорит он.
– Но Лики снисходительны к людским слабостям. Курите.

Русов достает из нагрудного кармана футляр. Внутри лежат три белые трубочки - со стороны легко принять за сигареты. Возможно, их специально так сделали. Во всяком случае, собеседник смотрит без интереса, хотя парализатор не убирает.

Сдерживая дрожь в руках, Русов берется за первую - ту, что после пустого гнезда и сует в рот. Чуть не ляская зубами о холодный металл, закрывает футляр и кладет обратно в карман. Лишь бы не перепутал цилиндрики!

– Огоньку не найдется?
– Он непринужденно склоняется к служителю Трехликого.

Пожав плечами, тот перекладывает парализатор в левую руку. Правой достает зажигалку, высекает язычок пламени и подносит Русову. Тот ощущает горький аромат, похожий на запах ладана.

А в следующий миг ударяет кулаком в бледный подбородок, торчащий из-под капюшона…

Русов бьет в отчаянии, зная, что времени для второго удара не будет. Бьет во вспышке безумия, как в детстве, когда насела компания орущей шпаны и надо было продержаться, пока не придет помощь, иначе забьют насмерть. Бьет изо всей силы, накопленной за месяцы таскания тяжестей на складе.

Зажигалка и парализатор летят на пол. Служитель Трехликого еще падает вместе со стулом, а Русов выхватывает изо рта металлическую трубочку и, сильно нажав на оба конца, швыряет к подножию красного занавеса. Пальцы не чувствуют укола (по-видимому, здесь нет антидота), и Русов закрывает уши ладонями, сознавая, что все равно окажется в радиусе поражения.

К его ужасу, некоторое время ничего не происходит. Несколько красных фигур оборачивается, а собеседник Русова грянувшись о пол, стонет, но уже приподнимается с перекошенным от злобы лицом.

Теперь Русов явственно видит, что занавес и вправду раздвинулся. Из темноты за ним выступила высокая тень…

И тут «пищалка», как ее про себя окрестил Русов, сработала! Словно невидимый великан хватает его одной рукой за горло, выдавив слезы из глаз, а другой с неимоверной грубостью проходится по всему телу.

От дикой щекотки Русов заходится не то в смехе, не то в рыданиях. Тело бьется в судорогах и, если бы не путы, скатился бы на пол. Сквозь обильно полившиеся слезы видит, как падают в корчах красные фигуры, как шатается и отступает под укрытие занавеса высокая тень. Лишь Джанет остается неподвижной, распростертая на черном алтаре. Какофония жуткого смеха оглашает храм, словно сами Три лика явились, чтобы посмеяться над поклонниками…

Русов изнемогает. На щеках уже не слезы - это воды черной реки подступают к глазам. Оставшийся в сознании островок здравомыслия молит, чтобы они сомкнулись над ним и укрыли от адского смеха, размывающего мир.

И темнота поглощает его…

Приходит в себя от холодного прикосновения к щеке. Открывает глаза.

Перед ними колышутся белые чаши цветов на высоких стеблях, и сердце Русова ноет, где-то уже видел их. Цветы растут среди бледно-зеленой травы, щекой в ней и лежит Русов. За травой маячит темная гладь.

– Ну что, Евгений?
– слышит он знакомый голос.
– Как американская жизнь?

Русов скашивает глаза - голову не в силах поднять - и видит Сирина. Тот в камуфляже, сидит на берегу и покусывает травинку.

– Хреново, - вяло отзывается Русов. Но вдруг соображает и вскидывается: - Я что, тоже умер?

– Пока нет, - хмыкает Сирин.
– Но вполне можешь. Если быстро не свалишь отсюда, то возвращаться будет просто некуда. Пока здесь ловишь кайф, твое бренное тело разорвут на кусочки.

– Ты вроде был в другом месте, - вспоминает Русов.
– Когда говорили по телефону.

Сирин вздыхает:

– Попы это мытарствами называют. Вот уж не думал, что в чем-то правы окажутся. Хотя все равно много наврали.

– Послушай… - начинает было Русов, но Сирин глядит на него с такой тоской, что сразу умолкает.

– Слушай, Евгений! Я что, неясно выразился? Вали обратно. Рано тебе сюда, понимаешь. Не думай, что тут тишь да божья благодать. Здесь… - По лицу Сирина проходит судорога страдания, и он закрывает рот.