Окна на север

«Приди. Возьми. Люби. Запомни…»

Приди. Возьми. Люби. Запомни. Не позабудь и не предай. Увидишь мир чужой и темный, — Отвергнутый тобой рай. Узнаешь гнев и горечь власти, Когда под взглядом трезвых глаз Слова отчаянья и страсти Не свяжут, а разделят нас. И в час последнего обмана (С последней пыткой не спеши!) Рукой коснешься черной раны — Тобой развенчанной души. 1934

Я люблю заводные игрушки

Я люблю заводные игрушки И протяжное пенье волчка. Пряди русых волос на подушке И спокойный огонь камелька. Я люблю в этом тихом покое После бешеной сутолки дня Свое сердце, совсем ледяное, Хоть немножко согреть у огня. Я люблю, когда лоб мой горячий Тронет ласково чья-то ладонь. А в углу — закатившийся мячик И бесхвостый, облупленный конь. Позабыв и тоску, и усталость, Так легко обо всем говорить… Это все, что мне в жизни осталось, Все, что я научилась любить. 1934

ИЗМЕНА

Воображаемому собеседнику

Измены нет. И это слово Ни разу не слетало с губ. И ничего не стало новым В привычно-будничном кругу. Измены нет. Но где-то втайне, Там, где душа совсем темна, В воображаемом романе Она уже совершена. Она сверкнула жгучей новью, Жизнь подожгла со всех сторон. Воображаемой любовью Реальный мир преображен. И каждый день, и каждый вечер — Томленье, боль, огонь в крови. Воображаемые встречи Несуществующей любви. А тот — другой — забыт и предан. (Воображаемое зло!) Встречаться молча за обедом Обидно, скучно, тяжело. Круги темнее под глазами, Хмельнее ночь, тревожней день. Уже метнулась между нами Воображаемая тень… А дом неубран и заброшен. Уюта нет. Во всем разлад. В далекий угол тайно брошен Отчаяньем сверкнувший взгляд… Так, — проводя, как по указке, На жизни огненный изъян,— Ведет к трагической развязке Воображаемый роман. 1934

День прошел без меня

День прошел без меня. День прошел, — и ему не помочь. И мне жаль бесполезного дня, Соскользнувшего в тихую ночь. Завтра, время кляня, Снова ждать неживой темноты, Отцветанья усталого дня. (Чтоб назвать его снова — пустым). Завтра брошу кому-то: «прости! Облетели, как листья, года. Ухожу, чтобы сбиться с пути. Не вернусь никогда». Все равно — никуда от тебя не уйдешь, Моя невдохновенная ложь! 1935

«От Бога спасенья не жди…»

От Бога спасенья не жди! За боль огневую в груди. За то, что у воли подрезаны крылья. За сладкое и неживое безсилье. За то, что теперь не поймешь, Где правда, где ложь. За все неживые, пустые года. За испепеляющее «никогда». За трудное, страшное слово: «уйди». За все, что тебя стережет впереди, — Спасенья — прощенья — не жди. 1935

«Сегодня день — совсем вчерашний…»

Сегодня день — совсем вчерашний. В пустом окне — пустой рассвет. Бормочет дождь с тоской всегдашней О том, чего на свете нет. Навстречу солнцу и свободе, В туманной утренней дали, За счастьем призрачным уходят В пустое море корабли. О несвершившемся тоскуя, Маня в чужие города, Звеня надеждой в даль пустую Скользят стальные поезда. И призрачно-неуловимы, Из темноты, из тесноты, В пустое небо синим дымом Летят последние мечты. И так легко с сознаньем ясным, Не сбившись с трезвого пути, Из жизни темной и прекрасной В пустую вечность перейти. 1935

«День догорит в неубранном саду…»

День догорит в неубранном саду. В палате электричество потушат. Сиделка подойдет: «уже в бреду». Посмотрит пульс — все медленней и глуше. Сама без сна, мешая спать другим, Не буду я ни тосковать, ни биться… Прозрачный синий полумрак. Шаги… А жизни-то осталось — в белом шприце. Еще укол. В бреду иль наяву? Зрачки расширятся, окостянеют… Должно быть, — никого не позову. Должно быть, — ни о чем не пожалею… Так ночь пройдет. Блеснет заря вдали. Туман дома окутает, как саван. И в это утро я уйду с земли. Безропотно. Бестрепетно. Бесславно. 1936

«Помню — поезд бесшумно рвануло…»

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю…

Помню, — поезд бесшумно рвануло. Твой последний, растерянный взгляд… (Средь вокзального шума и гула Ничего не воротишь назад). Пустота и безжизненность улиц… (Что мне делать с такой пустотой?) Об игрушки твои споткнулась В темноте возвратившись домой. Вот опять — дожди, непогода, Гнет ничем не оправданных дней… Вот опять — пустота и свобода. Уже горько знакомая мне. На лазурно-седом океане Ты во сне встречаешь зарю… И я слышу твое дыханье, На пустую кроватку смотрю. Твои письма всего мне дороже, (Не читать их, — любовно беречь), Хоть не сам ты их пишешь, быть может, Хоть мертва в них французская речь. И мне чудится, как вечерами, Среди мирно уснувших детей, Ты тоскуешь о доме, о маме, Об уютной кроватке своей. 1936

«Будет больно. Не страшно, а странно…»

Будет больно. Не страшно, а странно. Слишком просто и слишком легко. Вот расплата за годы обмана, Вот обещанный «вечный покой»! Ни печали, ни слез, ни тревоги, — Равнодушье во всем и везде. Будет трудно подумать о Боге, И неловко смотреть на людей. А потом — (но не все ли равно?) Очень холодно, сыро, темно. 1936

«Ты знаешь сам — таков от века…»

Виктору Мамченко

Ты знаешь сам — таков от века Закон, нам данный навсегда: От человека к человеку — Дорога боли и стыда. За проблеск теплоты минутной — Цена невидимых утрат. И непреодолимо трудно Сказать простое слово: брат. И если для тебя дороже Твой невзволнованный покой, — Не отзывайся на тревожный И жадный зов души другой. Очнись от жалости невольной, Останови последний шаг: Почти всегда бывает больно, Когда раскроется душа. 1936

«Мои слова о верности и боли…»

Мои слова о верности и боли, Мои слова, нежней которых нет, — Не растеряй в своей слепой неволе Мои слова, похожие на бред. От жарких слез опухнувшие веки, Стихи о том, что невозможно жить… Я знаю, как жестоко в человеке Желание — все поскорей забыть. Припомни все в короткий миг утраты, Когда в вечерний, в неурочный час Притихшею больничною палатой Придешь ко мне. Уже в последний раз. 1936