Окорок единодушия

— Смотрите! смотрите! Разве вы не видите сами? — с изумлением вскричал Сайдботтом, указывая сквайру по направлению к камину.

— Что за чудо! Быть не может! — с таким же изумлением вскричал в свою очередь сквайр, смотря на Плота, вышедшего из-за ширм, которые до того времени закрывали его и Ропера от собеседников.

— Ах, вы говорите об этом человеке, — сказал Монфише, — это просто самозванец, называющийся теперь Плотом, а прежде называвшийся Джоном Джонсоном.

— Как его ни зовите, он не самозванец, — тихо и серьезно отвечал сквайр.

— Но я хочу знать, кто ж он в самом деле, — вскричал Монфише. — Он мне наговорил дерзостей, я хочу проучить его.

— Садитесь, сэр Джильберт, — повелительно сказал сквайр, — и не нарушайте инкогнито, которое, вероятно, нужно ему сохранять.

— Так вы его знаете?

Сквайр сделал утвердительный знак.

— Почему же не заговорите с ним?

Сквайр покачал головою.

— И вы знаете его, доктор? — спросил Монфише Сайдботтома. — Заговорите же с ним.

— Нет, пусть он начнет, если хочет, — сказал Сайдботом.

— Что ж это за таинственное лицо? — проговорил Монфише, начиная поддаваться общему чувству смущения.

Между тем Плот медленно шел мимо собеседников к лестнице, которая вела в нумера. Когда он был подле стола, сквайр молча протянул ему руку. Но он невнятно сказал: «После, после», и, поклонившись Монкбери и Сайдботтому, молча шел к лестнице. Встретив на первых ступенях Пегги, он взял у нее свечу и по-прежнему молчаливо и медленно пошел вверх, в свою комнату.

Только тогда, как он скрылся из виду, все вздохнули свободнее. Иона первый прервал общее молчание, вскрикнув:

— Что за чудо: он знает все ходы в доме, хотя в первый раз здесь! Никто ему не указывал дороги, а он пошел прямо в свою комнату.

— Видели? узнали? — спросил с испугом сквайра Флитвик.

— Видел и узнал; но нечего болтать о нем, если он того не хочет; молчи ж и ты, — отвечал сквайр. Флитвик поклонился, в знак согласия, и ушел.

— Не заметил я только у него хвоста, а то его звание не подлежало бы сомнению, — сказал Джоддок, усиливаясь шутить, но не в шутку струсив.

— Вам какое до него дело? — строго сказал сквайр. — Ах, Ропер, это вы! очень рад, — сказал он управителю, который вышел из-за ширм через несколько времени после таинственного доктора Плота. — Садитесь-ко к нам; а ты, Иона, подай еще пунша, чтоб разогнать мысли об этом джентльмене, который так напугал вас.

II. Комната, посещаемая привидением

Эта комната на самом конце темного коридора, пол которого местами сгнил и проваливается. В эту часть дома ходят так редко, что нет надобности поправлять ее, по мнению хозяина. Скоро она совершенно разрушится. А как блистали прежде эти комнаты, теперь населенные мышами!

По этому коридору Нелли провела Френка, спасая его от ареста.

Мрачна была тогда таинственная комната, но теперь она ярко освещена огнем, пылающим в камине. Весело слушать, как трещат сухие дрова. Камин очень велик; он старинного фасона, но когда-то был великолепен, как и вся комната. По стенам еще висят несколько фамильных портретов. Они не тронуты с того времени, как здесь была спальня несчастной леди Физвальтер; не тронута и ее огромная ореховая кровать. Здесь плакала несчастная леди, мучимая ревностью мужа; здесь было роковое свиданье, прерванное мужем. Он прошел через потайную дверь, скрывающуюся в огромном гардеробе, устроенном близь камина. Какую страшную ночь провела она здесь после этого ужасного случая! Напрасно ходила она к мужу умолять, чтоб он ее выслушал: он не пустил ее в свою комнату. Утром прислал он ей записку, извещавшую о том, что Монфише убит. Отчаяние овладело ею. Дитя было отнято у нее мужем. Через несколько дней, горничная, вошедшая поутру одевать леди, нашла ее мертвою, в постели; рука ее замерла, сжимая чашку, в которой оставались еще следы яда. Потому-то тень несчастной и является в этой комнате.

Потому-то и дрожат Керроти Дик и Пегги, приготовляя страшную комнату для доктора Плота, который отважился ночевать в ней. Керроти Дик насвистывает песню, поправляя дрова в камине; Пегги стирает пыль и пятна грязи с зеркала.

— Экое противное зеркало! каким гадким оно показывает человека, — говорит Пегги. — Просто безобразие глядеть в него — такая дурная выхожу в нем.

— Что же, зеркало не виновато, коли рожа крива, Пегги, — шутливо отвечает Дик.

— Так я на твой глаза нехороша? — кокетливо спрашивает Пегги.

— Ты сама знаешь, какова ты на мои глаза, — говорит он и хмурится, вспоминая, как мистер Неттельбед волочится за его красавицею. — Ты сама знаешь, каково ты мне мила, да, видно, не нужна тебе моя любовь, когда другие на тебя заглядываются: видно они тебе лучше меня.

— Что ты вздор мелешь? Сам не знает, из-за чего весь вечер дуется.

— Как не знаю? Да разве я не своими глазами видал…

— Молчи, глупая голова! ничего ты не видал. Все это вздор. Ну, я кончила, можно нам уйти отсюда. Только подложи еще дров. Ох, ни за какие тысячи не переночевала бы я здесь. Знаешь ли ты, что она умерла на этой постели?

— Что ты! Эх, бедная она была женщина!

— Однакож много говорить о ней здесь не годится. У меня и так мороз по коже подирает. Ах! что это? Ах!..

— Ну, чего струсила! просто я чемодан доктора задел ногой.

— Не сидит ли в нем кто, Дик?

— Не поместится. А ежели кто вылезет, так я его горячею кочергою по усам. А вот, гляди, Пегги!

— Где? Что? — с ужасом закричала она.

— Старик-доктор, который будет ночевать здесь.

— Где? — спросила она, несколько отдыхая.

— Вот на картине; точно он — две капли воды.

— Точно будто он, только помоложе, — подтвердила Пегги, рассмотрев портрет.

— Ну, а эта картина на кого похожа? — спросил Дик, увлекшийся эстетическими наслаждениями, показывая на висевший рядом портрет рыцаря.

— На кого похожа? на Френка Вудбайна; и нос Френков, и подбородок, и волоса. Очень похож. А хочется мне посмотреть, что в этом гардеробе.

— Экая любопытная! — сказал Дик.

— Уж посмотрю, как хочешь. Еще бы не любопытная! Ведь я женщина. Не отходи же от меня, а то я боюсь.

Пегги открыла гардероб, устроенный в стене, и не увидела там ничего, кроме шкатулки. Она была заперта. Осмотрев углы гардероба, нашли к ней и ключ. С трепетом любопытства открыла Пегги шкатулку: в ней лежал белый платок, покрытый черными пятнами засохшей крови.

— Кровь, Дик, кровь! — с ужасом закричала Пегги. — Здесь кого-то убили!

— Что ты говоришь? Страшно и подумать!

— Да, да. Стой! в платке что-то завернуто.

Затворив гардероб, она развернула платок; из него выпали две записки и чашка. Первая записка была писана наскоро карандашом. Пегги прочитала в ней ужасные строки:

«Платок этот омочен кровью вашего любовника. Им отер я свою шпагу, пронзившую его сердце. Вы не увидите больше вашего мужа, оскорбленного и отмстившего оскорбителю. Вы не увидите и вашего сына, который не будет носить моего имени, ему не принадлежащего. Вас я оставляю угрызениям вашей совести. В. Физвальтер».

Дважды прочитала эту записку Пегги, потом взяла другое письмо, запечатанное черным сургучом, и остававшееся еще нераспечатанным. Пегги хотела сломать печать, и вздрогнула от внезапного шума в темном и глубоком гардеробе. Кто-то шевелился в нем, хотя за минуту Пегги видела, что он пуст.