Окрайя

– Да уж!

– Уж да!

И так они кричали, спорили...

Вдруг ветер стих, небо очистилось, и им открылась Шапка Мира. И эта чудесная гора была уже так близко от них, что теперь мои сородичи видели не только ее сияющую вершину, но и ее покрытые вечным льдом склоны. Но, говорят, это не лед, а волшебный хрусталь, в бесчисленных гранях которого отражается такое же бесчисленное множество судеб людей уже умерших, а также ныне живущих и даже тех, кто еще только когда-нибудь может родиться. Разве можно при виде такого кричать? Все притихли. Даже Торстайн, и тот тогда не вымолвил ни слова - смотрел, смотрел...

А после подошел к своим саням, перевернул их и поджег. Таков был его дар богам - последний. Он, значит, собирался идти дальше...

Но тут из темноты вдруг снова показался незнакомый человек. Теперь уже все совершенно точно знали, что это Старший Винн, и потому поспешно расступились перед ним. Старший Винн прошел через толпу дружинников, присел перед горящими санями и сказал:

– Я очень голоден.

– Ты опоздал, - сказал Торстайн.
– Один твой брат съел все мои припасы, второй - моих собак.

– Да, - согласился Старший Винн, - все это так. Но я так сильно голоден, что не побрезгую съесть самого тебя.

– Ну, это вряд ли.

– Почему?

– А вот...

И тут Торстайн вскочил, и ловко вырвал меч из ножен, и - р-раз! пронзил Винна насквозь! И - гр-рохот! Гр-ром!..

...А после - тишина и тишина и тишина, скрипят полозья, тявкают собаки, дружина едет на санях, летит поземка, холодно, вокруг - ни зги. То есть совсем, точь-в-точь как это было восемь дней назад. И так же, как тогда, все их мешки полны разных припасов. А Шапка Мира где? Где Винн? Или все это - сон? Торстайн сошел с саней, остановил свою упряжку, велел и всем другим остановиться. Они долго стояли, мерзли на ветру и озирались...

Вдруг Дарки закричал! И указал рукой! И все опять увидели, что где-то очень-очень далеко над горизонтом горит полоска ослепительного света. Но на этот раз никто уже не ликовал - все молчали. Торстайн нахмурился, сказал:

– Чего глазеете? Да нет там ничего! Мерещится!
– и, возвратившись к своим саням, он развернул их и велел: - Домой! Хей, хей!

И вот они вернулись. Пьют, веселятся. Счастливы! Один Торстайн был хмур. Да это и понятно - он поднял меч на старшего из Виннов, такое не прощается, теперь он в любой момент может умереть. А мы тогда достанемся...

Кому? Ведь сыновей у него нет и не было, есть только дочь, да и та еще не замужем. Значит, нужно спешить! И вот, вернувшись из похода, Торстайн сперва три дня молчал и думал, а после собрал нас всех и сказал:

– Мне скоро уходить, вы это знаете. И меня мой уход нисколько не печалит - я в этой жизни совершил немало славных дел, я даже сразил хитроумного Старшего Винна - пронзил его насквозь невзирая на то, то под плащом у него была надета двойная кольчуга. Но, правда, в одном - и, может быть, едва ли не в самом главном - моя жизнь сложилась весьма неудачно: я не имею сыновей. Так что как только я уйду, Счастливый Фьорд станет ничьим. Нет, даже больше, чем ничьим, потому что принадлежать незамужней женщине это, скажу я вам...

Но только больше ничего он не сказал; сел, молча смотрел в стол. Мы ничего не понимали! Да, незамужняя - это, конечно, плохо. Но незамужнюю всегда можно выдать замуж. А Сьюгред, хоть я и не терпел ее, скажу: была умная, работящая и, главное, богатая невеста. Так все тогда и стали говорить! Все тогда очень много говорили. Один Торстайн молчал. Молчал. Молчал!..

Потом сказал:

– Да, это так. И я нашел бы ей женихов. Мало того. В эти три последних дня я предлагал Сьюгред на выбор этого и этого и этого...
– тут он повернулся к дочери и с гневом продолжал: - А что ты мне на все это ответила? Ну! Повтори при всех!

Сьюгред встала и ответила:

– Мне по нраву только Айгаслав, ярл Земли Опадающих Листьев. Я буду ждать его.

– Ждать!
– закричал Торстайн.
– Да ты в своем уме?!

– Без всякого сомнения.

– А если он не явится?

– Значит, я недостойна его.

– Так, может, ты тогда выйдешь за другого?

– Нет.

– Почему?

– А потому что не желаю.

– Сьюгред!
– Торстайн был бел как снег, его всего трясло.
– Одумайся! Не то я вот прямо сейчас, при всех...

– Как посчитаешь.

– Так и посчитаю. Так вот! Все слушайте! Я говорю: если я умру, а ты, дочь моя, к тому времени так и найдешь себе жениха, то с того самого дня моей смерти все мои люди становятся свободными. Вы, моя верная дружина, забираете мой корабль и уходите на нем куда пожелаете. А вы, мои рабы, снимаете ошейники, открываете мои сундуки и делите мое добро - всем поровну. А дальше... Дальше я вам уже не указчик, ибо свободные люди сами определяют свою судьбу. Да будет так!
– и с этими словами Торстайн обнажил меч и троекратно прикоснулся к нему губами.

А мы смотрели на него, молчали. Потом Торстайн велел нам расходиться.

И потянулись дни за днями. Точнее, дней-то еще не было, но временами небо на востоке становилось светлей да светлей. Дружина начала готовиться к походу. Я спрашивал у них, куда они на этот раз думают идти.

– В Трантайденвик, - отвечали они.
– А там уже к кому-нибудь наймемся.

Да и рабы, я видел, соберутся, спорят. Тоже, небось, решали, как им быть, куда подаваться...

А ведь Торстайн был еще жив! Но, правда, он очень постарел за это время. Стал подозрительным, неразговорчивым. Боялся, что его отравят. Ножей боялся, шорохов.

И Сьюгред была мрачная.

А ярл, конечно, не являлся. Ветер слабел и становился все теплей. Сугробы понемногу оседали и покрывались крепким настом, и наст темнел...

А после вышло солнце. Оно показалось совсем ненадолго, мы только и успели пропеть ему гимн - и оно снова закатилось. А мы пошли к столу и пировали. Торстайн был хмур и ни в какие разговоры не вступал. Испортил пир! Я даже петь не стал, да меня тогда не очень-то и просили. И разошлись мы тогда много раньше обычного. А утром...

Крик на всю усадьбу:

– Торстайн ушел!

И еще как ушел! Во сне - позорнее для йонса не придумаешь. Йонс должен уходить в бою - тогда это почетно. Йонс также может умереть на берегу, в кругу своих соратников, с мечом в руке, все рассказав, воздав дары - это еще терпимо. Но умереть во сне, не приготовившись - это большой позор не только на него, но и на всех его родных, дружинников, женщин и даже рабов. Дарки сказал в сердцах:

– Вот, дождались! Всех запятнал.

А Бьярни засмеялся и сказал: