Оксфордские памфлеты. Часть I

Профессор. Говорите же, сэр, и я охотно отвечу, насколько хватит моих скромных способностей.

Удильщик. Коротко говоря, мы хотели бы узнать причину, по которой самое средоточие сего видного здания пронизал неприглядный туннель столь уродливых очертаний, дурацких пропорций и бедного освещения.

Профессор. Знаком ли вам, сэр, немецкий язык?

Удильщик. К моему стыду, сэр, мне не знаком ни один язык, кроме моего собственного.

Профессор. Тогда, сэр, ответ мой таков: «Warum nicht? [142] »

Удильщик. Увы, сэр, я вас не понимаю.

Профессор. Очень жаль. А ведь в наше время все, что ни есть хорошего, приходит из Германии. Спросите наших людей науки, и они скажут вам, что любая немецкая книга по определению превосходит английскую. Да даже английская книга, совершенно ничтожная в своем родном одеянии, окажется значительным вкладом в Науку, когда ее переведут на немецкий.

142

«Почему бы нет?» (нем.).

Ловчий. Сэр, я поражен.

Профессор. Сейчас вы поразитесь ещё сильнее. Ни один ученый человек не станет изъясняться, ни даже кашлять, кроме как по-немецки. В свое время, конечно, достойного английского «Гм!» было достаточно как для того, чтобы прочистить горло, так и для того, чтобы привлечь к себе внимание публики, но нынче ни один человек науки, придающий маломальское значение своему доброму имени, не станет прокашливаться иным способом, чем вот так: «Эух! Аух! Ойх!»

Ловчий. Поразительно! Однако, чтобы не задерживать вас долее, — отчего мы видим над собой жуткую пробоину, словно учинённую каким-то безответственным школяром в балюстраде, примыкающей к Трапезной?

Профессор. Сэр, а вы знаете немецкий?

Ловчий. Поверьте мне, нет.

Профессор. Тогда, сэр, я отвечу вам лишь так: «Wie befinden Sie sich? [143] »

Ловчий. Не сомневаюсь, сэр, вы совершенно правы.

143

«Хорошо ли вы себя чувствуете?» (нем.).

Удильщик. Но, сэр, я хотел бы с вашего разрешения спросить у вас еще кое-что, а именно: что это за непристойный ящик, который заслоняет наш прекрасный небосвод? Во имя чего в чудесном старом Городке и притом на столь видном месте соорудили люди такую отвратительную штуковину?

Профессор. С ума вы сошли, сэр? Ведь это — самое что ни на есть климактерическое и венечное здание, последний вздох нашей архитектуры! Во всем Оксфорде нет ничего похожего.

Удильщик. Слушать вас — такая радость!

Профессор. И поверьте мне, на взгляд серьезного ума категориальное развитие Абстрактного, если подходить к нему мировоззренчески, должно непреложно раскрывать себя в параллелепипетизации Конкретного. На сим прощайте.

Профессор уходит.

Удильщик. Вот ученый человек; и хотя в его рассуждениях много непонятного, но и много ж умного.

Ловчий. Только шумного, на мой взгляд, только шумного. Но не пора ли мне прочесть вслух какую-нибудь из этих баллад? Тут есть одна — называется «Странствующий член парламента»; судя по всему, это грустная песенка, и потому сама напрашивается в уши тем, чьи глаза вынуждены сносить столь гнетущее зрелище.

Удильщик. Читай, достойный ученик, а я тем временем насажу наживку на крючки.

Ловчий читает.

СТРАНСТВУЮЩИЙ ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА [144]

Долгонько Вилли пребывал От Оксфорда вдали, Покуда вновь средь наших стен Узреть его смогли. Бродяжил Вилли годы и годы, Годы — пяток-другой; Покуда Оксфорд не узнал: Вернулся он домой. Уж он стоит у Врат Фомы, Гремуче бьет кольцом; Спешит привратник сам собой С приветливым лицом. «Входи ж, о Вилли, и виждь, о Вилли, Красоты, кои мы Воздвигли к вящей лепоте Квадратного Фомы». У Вилли самый первый взгляд Исторгнул лишь смешок. У Вилли следующий взгляд Исторгнул слез поток. Стоял Табачный ящик прям — Как неба кус отбили. Но лишь Траншею увидал — Забыл про ящик Вилли. Траншея-зев! И парапет Насквозь пронизан ею. Когда же он узрел Туннель, То возлюбил Траншею. Во глубине могильный мрак — Что далее, что ближе; И встречных вам не распознать, Хоть это будьте вы же. Вертел он бедной головой, Глазел на этих Трех, И с каждым разом издавал Всё горестнее вздох. «Ну как, любезнейший, ну как? — Орет привратник в спину. — Скажи, видал ли ты когда Приятнее картину?» «Болван, свой длинный язык придержи-ка, Язык придержи-ка, балда. Клянусь, мерзлее вида я Не видел никогда! Чем тут глазеть, как дураку, На чуда эти три, Я лучше к Айртону и Лоу Пойду в секретари [145] ! Покуда я прямым углам В Крайст Черч не поклонился, Подамся чистить башмаки У Оджера и Билса [146] !»

144

Имеется в виду Уильям (Вилли) Гладстон, будущий премьер-министр, который потерпел поражения на выборах в парламент от Оксфорда в 1865 году, но в том же году был избран от Южного Ланкашира, а спустя три года — от Гринвича, отчего и назван «странствующим» (подробнее об этом см. примечания к памфлету «Динамика партийной горячки»). Гринвич, как и Оксфорд, — древние городки, исторически сохраняющие самоуправление, а потому имеющие право избирать от себя представителей в парламент.

145

Имеются в виду Роберт Лоу, первый лорд Шербрук, (1811—1892) и Эктон Сми Айртон (1816—1886), соратники Гладстона в его правительстве 1868—1874 годов. Лоу, отмеченный по окончании Оксфорда (Университетский колледж) первым классом по классическим языкам и вторым классом по математике и сделавшийся «центральной, но ныне часто забываемой политической фигурой второй половины XIX века», принял от Гладстона пост канцлера казначейства (министра финансов), а с 1873 году вплоть до отставки правительства занимал пост министра внутренних дел. Айртон — вначале (1868—1869) парламентский секретарь казначейства (пост, предоставляемый главному организатору парламентской фракции правящей партии, в данном случае — лейбористской), затем (1869—1873) первый уполномоченный по трудовым советам.

146

Имеются в виду Джордж Оджер (1813—1877) и Эдмунд Билс (1803—1881), деятели британского профсоюзного движения. Кстати, Оджер по профессии был башмачником.

ЧАСТЬ II

Конференция с участием некоего безумца, который в необыкновенной манере рассуждает о многих вещах.

Удильщик, Ловчий.

Удильщик. Изумительная баллада! Но взгляни же — вон идет еще один служитель Колледжа. Не могу разгадать род его занятий, ибо такое платье видеть мне внове.

Ловчий. Как мне кажется, в его одеянии присутствуют элементы наряда жокея, судьи и североамериканского индейца.

Входит Сумасшедший.

Удильщик. Сэр, могу я спросить вас о вашем имени?

Сумасшедший. С превеликим удовольствием отвечу. Джиби, к вашим услугам.

Удильщик. А по какой причине (прошу прощения за любопытство, но я, как вы могли заметить, нездешний) носите вы столь вызывающий и вместе с тем столь дурно подобранный наряд?

Сумасшедший. Что ж, сэр, я вам отвечу. Читаете ли вы «Морнинг Пост»?

Удильщик. К сожалению, сэр, нет, не читаю.

Сумасшедший. Мне вас искренне жаль. Ибо, видите ли, не читать «Пост» и не быть в курсе новейшей и наиболее поощряемой моды — это одно и то же. И тем не менее, одеяние, что сейчас на мне, не есть новомодное. Такой фасон никогда не был и никогда не будет в моде.

Ловчий. Вполне верю.

Сумасшедший. Вот почему, сэр, я его и ношу. Это символ величия. Вокруг себя вы видите мои деяния. Si monumentum quaeris, circumspice [147] ! Вы знаете латынь?

147

Если ищешь памятника — оглянись (лат.). Сумасшедший архитектор прилагает к себе и своим творческим безумствам латинскую надпись с плиты над могилой знаменитого архитектора Кристофера Рена. Рен похоронен в лондонском соборе св. Павла, построенном по его проекту, и таким образом Собор словно бы сам служит памятником своему зодчему. Рен является также создателем надвратной башни нашего Колледжа, той самой Том Тауэр.