Олег Верстовский — охотник за призраками

Я открыл рот, чтобы возразить, но второй режиссёр уже отключился. Я удивлённо огляделся, обдумывая, как Лифшиц сумел определить моё местоположение. Но через несколько минут, рядом со мной действительно затормозила чёрная «Ауди», открыв переднюю дверь, шофёр буркнул:

— Садись, на студии ждут.

По дороге пришлось отзвониться Екатерине, извиниться, что не смог прийти.

Мы въехали в знакомый туннель, в гараже встретил Лифшиц и повёл по лабиринту коридоров. Уже издалека я услышал голоса, которые перекрывал визгливый фальцет Мельгунова. Не обращая внимания на крики, Лифшиц ввёл меня в помещение, откуда выходили открытые нараспашку стеклянные двери. Я подошёл поближе, остановился на пороге. В небольшой комнате в креслах сидел Розенштейн, сценарист Непогода, Мельгунов в ярко-красном пиджаке. Над всеми огромной глыбой возвышался Верхоланцев в инвалидной коляске с загипсованной ногой. Я услышал обрывок его фразы:

— … чем ты не доволен? Все идёт по плану. Да, увеличили роль. Но ты сам виноват. Мы должны в срок сдать. Чем-то забить дырки мы должны? Как, по-твоему?

— Это безобразие! — визжал Мельгунов, явно не вникая в слова главрежа. — Почему у него роль главной стала, а моя — второй?!

— Кто тебе это сказал? — изумился Розенштейн.

— Я не слепой, читать умею.

— В местной прессе пишут? — утончил осторожно Розенштейн. — Ну и что? Это же провинциальна пресса, её никто не читает. А в центральной пишут, твоя новая роль — блестящий прорыв! Игорь Евгеньевич, как только получим нужный материал, лишнее выкинем.

— Стоп-стоп. Как это выкинем? Это всю работу коту под хвост? — перебил сердито Верхоланцев. — Мы так не договаривались. И потом, Давид, мы горим, как французы в 1812-м. Пока будет ждать, когда Игорь Евгеньевич раскочегарится, уже поезд уйдёт. Вместе с призами. Каннский фестиваль на носу. Не успеем.

— Мне все равно, успеем или нет, — на той же ноте проорал Мельгунов. — Где мои съёмочные дни?! Где, я спрашиваю?

— Ах, где твои дни? — прошипел Верхоланцев, выхватывая из кармана роскошный блокнот в толстом кожаном переплёте. — Вот, понедельник, тридцать первое — Игорь Евгеньевич не явился. По болезни. Первое, второе, третье. Не явился. Семнадцатое, репетиция есть, съёмки — нет. Итого, из сорока двух съёмочных дней, Игорь Евгеньевич, ты присутствовал всего на одиннадцати. Я что, по-твоему, должен был высрать твою роль?

— У меня европейский контракт! — заголосил Мельгунов. — Я связан по рукам и ногам.

— Надо было раньше думать, когда ты давал согласие на съёмки, — захлопывая блокнот, проворчал Верхоланцев.

— Хорошо, если он снимается больше. Тогда пусть ему платят меньше, а мне увеличат гонорар. Он всего равно и так больше стал получать, — быстро проговорил Мельгунов.

Повисла неловкая пауза. Продюсер с режиссёром недоуменно переглянулись, но первым нашёлся Верхоланцев:

— Игорь Евгеньевич, ты в своём уме, дорогой? Мы будем парню меньше платить, потому что он стал больше работать? И тянет всю картину?

— Все равно, или он, или я. Я хочу, чтобы его персонажа убрали, — надменно проговорил Мельгунов.

— Семён, что ты на это скажешь? — сказал Розенштейн.

— Можно ввести сцену, где Франко убивает Изабеллу. Потом смертная казнь, — проговорил молчавший до этого Непогода.

— Э-э-э, это как это убьёт? У Миланы ещё на полсценария роль, — возмутился Верхоланцев.

— Ну, тяжело ранит, и попадёт пожизненно в тюрьму, — быстро поправился сценарист.

— О, отлично! — обрадовался почему-то Верхоланцев. — Правильно. Так и сделаем. Ну что, Игорь Евгеньевич, согласен? Давай, Семён, пиши. Расходимся.

— Нет-нет. Сейчас и будем снимать, — остановил его Розенштейн.

— Давид, ты охренел? — фыркнул Верхоланцев. — Мы ни черта не успеем, ни свет поставить, ни мизансцены выстроить. Что за дела?! Вы за кого меня, твою мать, принимаете?! Я вам что, пешка вам что ли?! — грозно проорал он, покрываясь красными пятнами.

— Дима, ну что ты. Успеем, — примирительно забормотал Розенштейн. — У нас же один павильон подготовлен. Гостиная, там все уже отлично. Сцена небольшая. Ну, осветим все равномерно, — предложил он осторожно.

— Ладно, делайте, что хотите, — Верхоланцев устало откинулся на спинку инвалидной коляски и прикрыл глаза.

Мельгунов и Розенштейн встали и прошествовали сквозь меня, будто я — пустое место.

Машинально я проводил взглядом спину Мельгунова, и внезапно вспомнил, что так и не выполнил поручения Екатерины.

— Игорь Евгеньевич, — надев на лицо фальшивую улыбку, я остановил премьера.

— Да? — он медленно повернулся ко мне.

— Для моей знакомой оставьте ваш автограф, пожалуйста, — я протянул порядком истрепавшуюся фотографию, которую дала Екатерина.

Смерив меня презрительным взором, премьер надменно изрёк:

— Сто баксов.

— Чего? — нахмурился я.

— Мой автограф стоит сто долларов, — отчеканил он, задрав нос.

Я мысленно выругался, но полез за бумажником, вытащив три бумажки, протянул ему. Мельгунов кончиками пальцев выхватил купюры, небрежно сунул в карман, изящным движением вынул изысканную перьевую ручку с корпусом под цвет циферблата его часов и ярко блестевшим камешком на зажиме.

— Для кого? — деловито поинтересовался он.

— Для Екатерины Павловны.

Каллиграфическим почерком он нанёс на обратной стороне надпись, размашисто расписался, и отдал мне.

— Игорь Евгеньевич, она ещё просила вам передать письмо, — я изо всех сил старался придать голосу искреннюю любезность.

Мельгунов взял брезгливо конверт, демонстративно разорвал на мелкие клочки и бросил в урну.

— Что-то ещё? — поинтересовался он.

— Нет, больше ничего, благодарю вас.

Меня подмывало съездить ему в морду, и стоило огромных трудов взять себя в руки. Мельгунов развернулся и лёгкой походкой проследовал в коридор. Обернувшись, я заметил на лице Верхоланцева такую гадливость, будто он случайно наступил в дерьмо.

— Олег, иди сюда, — он поманил меня, указывая на стул, где только что сидел Мельгунов. — Поговорить надо.

— Да я и так все слышал, — с иронией сообщил я, усаживаясь напротив него.

Верхоланцев усмехнулся в усы.

— Слушай, что я придумал. Семён напишет сцену, где вы ссоритесь с этим козлом, ты случайно ранишь Милану, суд, пожизненный приговор. А потом мы устроим тебе побег из тюрьмы. И куча всяких сцен. Все, что запланировали. А этот мудак знать не должен. Семён, ты согласен?

Сценарист понимающе кивнул, и сделал пометку в блокнотике. Почему это Верхоланцев так заботится обо мне? Решил насолить Мельгунову, который ему надоел? Или по какой-то другой, не ясной мне, причине?

— Не вешай нос, Верстовский! — весело бросил Верхоланцев. — Этот ублюдок для всех заноза в заднице. Отдыхай!

Я встал, но на секунду замешкался, беспокойство о Милане не отпускало меня. Верхоланцев, перехватил мой взгляд, и всё понял:

— С Миланой все в порядке. Ты что думаешь, она в первый раз вены-то режет? Так-то. Иди.