Оленин, машину!

— Давно ты здесь? Ну, при складе? — спросил я, чтобы избежать неловкой паузы.

— Третий месяц. В июне, сразу после окончания курсов, сюда направили, — рассказывает Зиночка, а я смотрю на неё и откровенно любуюсь. Особенно нравится эта её манера шевелить при разговоре только нижней губой. У неё они пухленькие, мне такие приятны. И как произносит девушка слова, напоминает одну мою пассию. Эх, давно дело было, но та, из прошлого, будоражит кровь поныне.

Зиночка что-то ещё лопочет про курсы, добровольную отправку в армию, а мне интересно другое: откуда она родом? Так и спрашиваю.

— Из Сталинградской области, — отвечает.

— Чего? — изумляюсь, но тут же гашу пламя эмоций, поскольку Алексей Оленин — ленинградский, а волгоградский тут я, который в его теле оказался.

— Ой… — смущается Зиночка. — Я что-то не так сказала?

— Нет-нет, — улыбаюсь. — Всё хорошо. Просто… у меня родня там. А откуда ты?

— Из Безродного.

— Прости… не припомню. Стоп. Это, кажется, Волжский?

Зиночка поднимает брови.

— Ну… — я снова влип. Волжским это село станет только в конце 1950-х годов, когда последних его жителей переселят в новостройки вновь возникшего города. Как же это Зиночке объяснить? — В общем, понятно. То есть ты сельская. Да? — перевожу тему.

— Точно, — широко улыбается девушка. — А ты?

— Ну, я городской. Из Ленинграда, — отвечаю, а сам думаю, как бы впросак не попасть.

— Ой… Это так замечательно, — романтично произносит девушка. — Город Ленина, колыбель нашей Великой Октябрьской социалистической революции. Всегда там мечтала побывать. Даже больше, чем в Москве. Увидеть Смольный…

— Приглашаю в гости, — говорю, немного дурея от собственной наглости.

— Правда?! — глаза у Зиночки становятся огромными, и тем они прекраснее.

— Конечно! Вот война кончится, и я тебе в Ленинграде такие места покажу…

— Какая война? — не понимает моя собеседница.

— Э… ну… с японскими милитаристами.

— Разве она будет?

Думаю несколько секунд, а потом твёрдо отвечаю:

— Конечно!

Глава 12

Глядя на изумлённые, а оттого ставшие более выразительными глаза Зиночки, я ощущаю в себе вдруг прилив такого адреналина пополам с желанием обнять девчонку и жарко поцеловать в её чуть припухлые губы, что приходится положить левую руку на колено себе и вцепиться в него, чтобы не превратиться в дикого алчущего любви зверя.

Но и просто так продолжить наш разговор не могу. Не хочется выглядеть в глазах девушки пустобрёхом. Потому решаюсь на крайнюю меру. Наклоняюсь к ней чуть ближе через стол и говорю загадочным голосом.

— А ты знаешь, Зиночка, что моя бабка по материнской линии была ведуньей?

— Как это? — таким же таинственным тоном отвечает девушка, продолжая смотреть на меня с интересом и затаённым страхом. — Это ведьмой, что ли?

— Ну при чём тут ведьма. Ты же комсомолка? — спрашиваю.

— Конечно!

— Я тоже. Правда, мне давно уже пора в партию вступать… ну ладно. В общем, комсомольцы во всякую эту потустороннюю ерунду не верят. Правда же?

— Ага!

— А ведунья — это та, что видит будущее. Не гадалка, не предсказательница. Она просто… Ну вот бывает такое: словно затмение какое на неё находит. Сядет у себя в комнате, кота чёрного на колени положит, посидит так часок-другой. Потом выходит и говорит: «В следующую среду Митька-тракторист с Васькой-механизатором подерётся. Из-за Ленки, а победит Васька, у него под рукой лопата окажется». Всё.

— Что всё? — спрашивает Зиночка поражённо.

— Так и сбудется, представляешь!

— Ох… — она глядит на меня, потом чуточку щурится и тянет уголок рта в сторону, усмехаясь едва заметно. — Это вы всё шутите так, да, товарищ старшина?

Меня так и тянет сказать ей: «Вот те крест!» и осенить себя знамением, но вовремя спохватываюсь:

— Честное сталинское!

Зиночка перестаёт улыбаться.

— Конечно, бывало, что бабка и ошибалась. Но очень редко и по мелочи. Так вот, я всё это к чему веду? Мне её дар передался. Могу рассказать, например, что будет послезавтра. Только тс-с! — приложил палец к губам. — Это сейчас самая что ни на есть главная государственная тайна. Если расскажешь кому — всё.

— Что всё? — дрожащими губами спросила Зиночка.

— Расстреляют, вот что, — сказал я, и девушка побледнела так сильно, что стало заметно даже при тусклом свете лампочки. Поняв, что перебрал с впечатлением, я быстро взял кружку и протянул ей. — Ну-ка, глотни чайку. И сахарку погрызи. Полегчает. Чего разволновалась так? Думал, ты девушка не болтливая. Или ошибся?

Зиночка быстро выполнила, что требовалось, помотала головой.

— Я никому!

— Поклянись.

— Клянусь именем Ленина-Сталина!

Я едва удержался, чтобы не улыбнуться. Какие всё-таки люди были наивные почти сто лет тому назад. Но и простые, светлые. Без двойного дна. Вон даже тот здоровяк. Не понравился я ему, обиделся он. Пришёл мне морду бить. А мог бы в спину выстрелить из леса. Кто б потом нашёл его?

— Послезавтра, 9 августа, войска нашего фронта перейдут в наступление. Начнётся советско-японская война. 2 сентября Япония капитулирует, как это раньше сделала фашистская Германия. И всё, Зиночка. Мы с тобой поедем домой.

Девушка выслушала молча. Лицо у неё было такое, словно до её ушей долетело некое откровение. Настолько сильное, что заставило Зиночку сначала вытянуться на табурете, а потом замереть с каменным выражением лица.

— И как вы… об этом… узнали?

— Задремал возле машины. Вот и привиделось, — ответил я просто, словно речь шла о чём-то незначительном. — Может, оно и неправда, а всего лишь сон.

Хоть и постарался уменьшить произведённое впечатление, — на всякий случай, — Зиночка не смогла сильно расслабиться. Но зато я добился главного: смотрела на меня теперь заинтересованными и очарованными глазами.

— Это ещё что! У меня таких видений много было.

— Да? И можете рассказать?

— Зиночка, а что это ты мне всё выкаешь? Давай уже на «ты», я ж не такой старый.

— Конечно, прости, — смутилась она и принялась суетиться на маленьком столике. Принесла тушёнку, подрезала хлебушка, а потом подмигнула мне задорно, и вскоре перед нами возвышалась бутылочка беленькой. Самой настоящей, с сургучной печатью на горлышке.

— Вот, — робко сказала Зиночка. — Приберегала для особого случая.