Ольга-чаровница и змиев сын

Ольга прикусила губу, чтобы не взвизгнуть ненароком. Коридор отнюдь не являлся прямым. Он то плавно поворачивал — и тогда чудилось, будто они летят по кругу, — то резко уходил вверх или вниз. Наверняка, Горан мог бы пролететь его и с закрытыми глазами, даже не задев стены кончиком крыла. Вот только понимание этого Ольге никак не помогало. Вся ее суть вопила в ужасе от того, что она сейчас расшибется в лепешку.

Наконец, они влетели в зал, показавшийся Ольге полностью сделанным из темного стекла. Впрочем, несмотря на видимую хрупкость, вряд ли многое здесь удалось бы легко разбить. Хватка на плечах ослабла. Коготь прочертил по боку, оставив на память длинный кровавый след. В подошвы больно ударил зеркальный пол, но вот роскоши растянуться на нем Ольгу не удостоили. Горан подхватил ее, мгновенно поменяв обличие, представ во всем блеске, красоте и величии. А она-то думала, будто позабыла его вид. Нет. Каждое движение, блеск нечеловеческих белых зрачков, надменные безупречные черты, отливающая металлом кожа — все казалось таким родным и дорогим, что невольно приходили в голову мысли о привороте. Не мог же человек на полном серьезе испытывать влечение к такому: чуждому, опасному, если не откровенно хищному?!

Или с ней самой что-то не так? Ну да. Не так. Люди ее не привлекали даже в тот юный возраст, когда положено влюбляться в первого встречного.

«Все объяснимо, — напомнила себе Ольга. — Я была крайне уязвима, увидев его впервые, а сейчас вообще дышу лишь чудом. Во мне дыра, в которую утекают силы. Ее необходимо заполнить, а Горан — существо чаровническое. Вот и схожу с ума. Ничего. Скоро это безумие прекратится: я не люблю боль, а ее будет много. Нужно лишь потерпеть».

— Терпи, — вторил ее мыслям Горан и удерживал, не позволяя упасть, потом и вовсе поднял на руки и потащил… в стену.

Ольга зажмурилась, вновь впившись зубами в и так прокусанную губу. Пробивать лбом стекло она не хотела, но желания и дозволения никто не спросил, а выбора не предоставил. Однако кожи коснулась лишь легкая пленка — словно паутинка налипла, — а потом она оказалась на чем-то прохладном и упругом, не сразу распознав постель.

Горан фыркнул, и она поспешила открыть глаза, а затем непонимающе уставилась на золотой свод над кроватью. Вокруг простиралась огромная опочивальня с окном, занимавшим всю стену. Сейчас и не припомнить та ли то комната, в которую внес ее Горан годы назад, другая ли.

— Вот те раз… — пробормотала она.

«Неудивительно, что меня притащил сюда, а не швырнул в руки стражей, — попыталась убедить саму себя Ольга. — Горан не предоставит передышки, станет измываться сам и именно там, где лечил и попал в ловушку. Умно и жестоко».

Она приготовилась вытерпеть все и по возможности молча, и сама же не сдержалась, выкрикнув «Не смей!», стоило острому когтю разрезать сарафан, а вместе с ним и рубашку.

— Ты не протянешь так долго. Выживешь, но о способностях чаровницы придется забыть.

— Тебе-то какое дело?.. — проронила она удивленно.

— Потерпи, я постараюсь управиться поскорее.

— Я не желаю твоего лечения, — проговорила Ольга, голос совсем осип и звучать ровно отказывался наотрез, но сейчас это не казалось важным. — Не нужно!

Горан повел широченными плечами, никак не отреагировав на слова. Ну да, действительно глупо: диктовать свою волю тому, кто тебя ненавидит. Ольга не иначе сошла с ума, если решила, будто сможет уговорить его остановиться и прислушаться к ее желаниям. Не после того, что произошло меж ними, не спустя годы заточения. И молить тоже бесполезно: мучителя это лишь порадует.

Ткань скользнула по груди и плечам. Горан планомерно срезал с нее одежду, временами оставляя на коже кровоточащие полосы, зацепил бедро, и Ольга едва удержалась от вскрика: ногу словно опалило огнем. Горан выругался витиеватой фразой на языке чужом, и полез зализывать рану.

— Да твою же… — вряд ли стоило упоминать его родительницу. Змий же — не деревенщина. К тому же Горан вполне мог быть с ней незнаком, ведь змии откладывают яйца и не всегда заботятся сами о вылупившихся змиенышах. По крайней мере, так писали в книгах, а Горана она не спрашивала. Ежели его отцом действительно являлся Змей Горыныч, как баяли, матушкой могла стать и человеческая девица, которой не посчастливилось в полон попасть. Однако и в этом случае ругательство могло не восприняться верно. — Твой хвост завязать узлом и прищемить городскими воротами! — придумала Ольга.

Он расхохотался. Представил, видать.

— Какая богатая фантазия, — заметил Горан, на мгновение оторвавшись от своего занятия и немедленно возобновляя его снова и, кажется, с еще большим рвением.

Ольга охнула. Кровь бросилась к щекам, перед глазами поплыли радужные круги, а по жилам понесся огонь. Все как тогда: невыносимо, жарко, сладко и… жестоко. Она попыталась отодвинуться, оттолкнуть, сделать хоть что-нибудь, только была слабее не дотопленного котенка. Она и раньше вряд ли могла многое противопоставить, сейчас же — только разозлить.

«Разозлить?..» — мысль засела в голове и показалась тростинкой, способной спасти утопающего из гибельной трясины. Любое неподчинение обычно вызывало в змиях неистовство. Ответ на вызов, стремление подчинить, подмять под себя — одна из основных черт, присущая им, практически неосознаваемая (если верить сказаниям, но повода не верить у Ольги не имелось). Следовало проявить непокорность, а там Горан сделает все сам. Возможно, даже быстро: загрызет, например, или сломает шею. Чары обычно хранили, но много ли Ольге нужно сейчас? Умирать не хотелось, вот только впереди ожидало кое-что похуже путешествия по звездному пути. И даже желающие выручить ее из плена отыскались бы вряд ли.

Собравшись с силами, она уперлась в плечи Горана, показавшиеся ей каменными, принялась отталкивать и сипеть, задыхаясь от слабости и толчками накатывающего жара:

— Убирайся. Никогда… Слышишь? Никогда не смей…

Возмездие пришло незамедлительно: ее вжали в постель, навалившись сверху так, что стало тяжело дышать. То ли клыки, то ли все же зубы, но точно острее человеческих, впились в кожу на шее, придержали, оставляя унизительную метку, и… отпустили. Может, Горан обладал поистине легендарной выдержкой, а скорее всего, древний сказитель напутал да наврал, сам ничего о змиях не ведая.

— Тише, — потребовал Горан. — Так тебе не сбежать.

Не сбежать, в том и дело. Оставалось лишь себе посочувствовать, а Горан тем временем продолжил:

— Я ведь знаю тебя. Не поддамся.

Наблюдать, как Горан водит длинным языком по ранам, переходя от одной к другой, не пропуская даже едва заметные царапины, было невыносимо. И пусть так все ощущения казались острее, Ольга ни за что не согласилась бы убрать ладонь от глаз по собственной воле.

— Я действую аккуратно, — заверил Горан. — Стараюсь, по крайней мере.

— Говоришь так, как будто нам обоим не все равно, — практически простонала Ольга. Она саму себя ненавидела за слабость и этот голос, а вот Горана… Горана в эту минуту она почти любила, потому что раны затягивались, а боли… действительно почти не было.

— Мне — точно нет, — сказал он.

Горан

Дверь отворилась бесшумно, но лежащая в постели Ольга повернула голову — не иначе почувствовала. Сам Горан не ощущал ничего особенного: то ли привык, то ли попросту не был чувствителен. Чаровники среди змиев не рождались никогда, вопреки сказочкам, а вот люди с радостью впитывали потустороннюю мощь — словно ядовитые вьюны, оплетающие ствол дерева, чтобы высосать соки.