Олимпийский чемпион
Шрифт:
«Сопротивленцы» сидели на полу индейским кружком и чувствовали себя уютно. Видно, попадать в каталажку этим бойцам идеологического фронта было привычным делом. Они раскачивались, держа друг друга за руки, и распевали все активнее:
Наше будущее – туман,
В нашем прошлом то ад, то рай,
Наши деньги не лезут в карман,
Вот и утро, вставай!
Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал.
Я пытался найти приют,
Говорят, что плохо искал…
Любители Цоя наконец вывели ментов из душевного равновесия. Дверь камеры распахнулась. Милиционеры,
– Пе-ре-мен! Пе-ре-мен!
На их спины сыпались удары дубинок, но ребята держались стойко.
– Я представитель московской Хельсинкской группы! Вы не имеете права меня задерживать! – услышал вдруг Гордеев знакомый голос.
Выглянув через решетку, он увидел взъерошенного Старосадского. Имиджмейкер отбивался от двух здоровяков ментов, пытающихся заломить ему руки за спину. Гордеев помахал Старосадскому рукой, но тот сделал вид, что не знает адвоката.
Ночью арестованных по одному стали таскать на допрос.
Когда подошла очередь Гордеева, он произнес заученную фразу:
– Я командированный из Москвы, адвокат, у меня украли документы… Дайте мне позвонить!
– Ты адвокат?
– Я адвокат.
– А я принц Датский! В камеру его!
Утром Гордеев дождался решения своей участи. Принявший смену майор, изучив разбитую физиономию Гордеева и содержание рапорта лейтенанта, изрек поистине Соломоново решение: до выяснения личности арестованного оставить Гордеева потрудиться на благо родины сроком до тридцати суток.
– Выяснить мою личность проще пареной репы, – пытался втолковать майору Гордеев. – Позвоните по этому номеру в Москву и по факсу вам сегодня же вышлют подтверждение моей личности за подписью хоть самого генпрокурора.
Майор нахмурился. Всякое упоминание начальства всуе он считал личной угрозой.
– Что будет, если каждый задержанный начнет с моего служебного телефона в Москву названивать? – грозно прикрикнул он на Гордеева.
– Ничего не будет. Служебные звонки государство вам оплачивает.
Ответ Гордеева прозвучал как откровенная наглость. Майор подскочил от злости:
– Да-а? Легко ты, я вижу, чужим народным добром распоряжаешься?
– Как народное добро может быть чужим? – невозмутимо поинтересовался Гордеев.
Майор не нашелся что ответить и только заорал:
– В камеру его!
Проснувшись во второй половине дня, Валера Пожарицкий покушал маминого борща, переоделся в гражданку и, несмотря на сильную головную боль, покинул родительский кров. Он торопился к обиженной жене, дважды уже звонившей его родителям с вопросами о судьбе пропавшего супруга.
В гражданской одежде Валера был похож на влюбленного студента, торопящегося на свидание. В несерьезной бейсболке и короткой куртке, с охапкой слегка подвявших роз, Валера спешил по проспекту.
В сквере на площади Карла Маркса копошились с дворницкими метлами в руках те, кого в народе называют «суточниками».
Мужики в телогрейках с одинаково испитыми лицами очищали гранитную фигуру автора «Капитала», а также ведущие к нему дорожки, выложенные красной плиткой.«Суточников» охраняла плотная милицейская цепь. Сотрудники органов мерзли, изнывая от безделья, притопывали тяжелыми ботинками и от нечего делать покрикивали на них.
Валера, не пялясь по сторонам, опустив гудящую как колокол голову, шел мимо, когда услышал за своей спиной свист. На всякий случай он оглянулся, – может, среди милиционеров попался кто-то знакомый?
– Эй, Валера! – услышал он совсем рядом сиплый заговорщицкий голос и обернулся.
Рядом с ним, уткнувшись взглядом в землю, выметал пыль из щелей между гранитными плитами «суточник» в рваной телогрейке с номером, выведенным на спине шариковой ручкой, и в замызганной ушанке из искусственной чебурашки.
– Пожарицкий, да я это, я! – сипло зашипел на Валеру «суточник» и для убедительности осыпал неуставные ботинки лейтенанта песком.
Ха! Вот это встреча!
У Пожарицкого даже промелькнула мысль, уж не бредит ли он на почве злоупотребления алкоголем?
Гордеев поднял голову и посмотрел на Валеру, стараясь сохранять невозмутимость, а, с другой стороны, всячески подавая ему сигналы бедствия. Он шевелил бровями, моргал и фыркал носом как мог.
У Валеры отвисла челюсть.
– Закурить не найдется? – попросил Гордеев.
Валера машинально полез в карман за сигаретами.
– Эй, ты, шевелись! Что за разговорчики! – крикнул на Валеру охранник. – Проходи мимо, не задерживайся.
Пожарицкий стряхнул с себя образ влюбленного студента и снова влез в ментовскую шкуру. Приняв тупо-деловое выражение лица, он направился к охраннику. Гордеев услышал, как Валера, представившись «лейтенант Пожарицкий», стал вести с охранником профессиональные разговоры и интересоваться судьбой какого-то общего знакомого, который должен был сегодня дежурить, но…
«Чего он там лясы точит! – сердито думал Гордеев. – Бумагу и ручку мне найди, болван!»
Отвлекая охранника, Валера не выпускал из виду фигуру Гордеева. Гордеев показал ему знаком: писать! писать!
Валера зашарил по карманам.
– Календарик у тебя есть? – спросил он у охранника.
Тот полез в карман. Отвлекши охранника, Валера незаметно бросил на землю найденную в кармане куртки ручку. Гордеев подобрался поближе и поднял ее.
Охранник подал Пожарицкому календарик, и они вместе стали высчитывать дни дежурств или еще что-то – Гордеев уже не прислушивался к их трепу.
«Вот проныра, ко всем нужный подход найдет!» – с уважением подумал Гордеев.
В ближайшей вазе для мусора он подобрал бумажную обертку и написал Пожарицкому душераздирающую записку:
«Обокрали на обратном пути, сижу без документов, звони в Москву (дальше следовал московский номер Гордеева) Ирине, она свяжется с Грязновым (следовал номер телефона Вячеслава Грязнова), пусть шлет на местный РОВД подтверждение моей личности с фото и положительной характеристикой».
Впопыхах Гордеев перешел на телеграфный стиль и пропускал все возможные предлоги.