Оливия Киттеридж

Он отвечает — нет, он этого вовсе не помнит, и Джейн глубоко вздыхает, чтобы показать ему — она боялась, что помнит; а потом она указывает ему на дом на углу улицы, весь украшенный голубыми огнями — гирляндами голубых огней, бегущих вверх и вниз по всему фасаду дома, она поворачивает голову, чтобы не выпускать его из виду, когда машина проезжает мимо.

— Я совсем голову потерял, Джейни, — произносит он.

— Совсем потерял, — соглашается она. — А билеты ты взял?

Боб кивает:

— Забавно — иметь при себе билеты, чтобы в церковь войти.

Разумеется, был смысл перенести зимний концерт в храм Святой Екатерины после того, как из-за последнего снегопада провалилась крыша концертного зала «Маклин». Никто тогда не пострадал, но мысль об этом заставляет Боба Хаултона содрогнуться; перед его глазами возникает картина: они с Джейн сидят в красных бархатных креслах, крыша валится в зал, оба они задыхаются, их жизнь вместе заканчивается вот таким ужасным образом. В последнее время Бобом часто овладевают подобные мысли. Даже сегодня, перед выездом, у него возникло предчувствие чего-то дурного, но он никогда жене о таких вещах не говорит, тем более что она очень любит смотреть на все эти праздничные огни.

И правда — сейчас Джейн чувствует себя совершенно счастливой. Джейн Хаултон, в своем симпатичном черном пальто, думает, что, в конце-то концов, жизнь — это дар, что очень важно понимать, когда стареешь, что так много моментов в твоей жизни оказались не просто моментами: они были дарами. И как прекрасно на самом деле, что люди так всерьез воспринимают этот праздник в это время года. И не важно, что может заключать в себе жизнь каждого из этих людей (в некоторых из домов, мимо которых они сейчас проезжают, наверняка могут быть какие-то ужасные беды), несмотря на все это, у людей возникает побуждение праздновать, потому что каждый из них по разному — по-своему — понимает, что жизнь есть что-то такое, что следует праздновать.

Боб включает сигнал поворота, выезжает на проспект.

— Ну, это было чудесно, — говорит Джейн, откидываясь на спинку кресла.

В последнее время им так весело вместе, они по-настоящему развлекаются. Вроде бы их совместная жизнь была долгой трапезой из многих сложных блюд, а теперь наступило время прелестного десерта.

В центре города, на Мейн-стрит, машины двигались медленно, проезжая под яркими лампами мимо фонарных столбов, украшенных большими венками, и сияющих витрин магазинов и ресторанов. Почти сразу за кинотеатром Боб заметил свободное место у тротуара и подвел к нему машину; это потребовало некоторого времени: ему пришлось маневрировать, чтобы протиснуться между двумя другими автомобилями. Кто-то сзади стал нетерпеливо сигналить.

— Ой, фу на тебя, — произнесла Джейн, состроив в темноте гримаску.

Боб поставил колеса прямо, выключил двигатель.

— Подожди, пока я подойду, Джейни.

Они ведь уже не молоды, вот в чем дело. Они повторяли это друг другу, будто не могли в это поверить. Однако каждый из них в этот последний год перенес сердечный приступ, правда не очень серьезный; сначала — Джейн: она говорила, что ощущение было такое, будто она в тот вечер за обедом переела жареного лука. А потом, через несколько месяцев, — Боб, но он вовсе не чувствовал ничего похожего, ему скорее казалось, что кто-то всей своей тяжестью сел ему на грудь, но челюсть у него болела так же точно, как у Джейн.

Сейчас оба чувствуют себя хорошо. Но Джейн уже семьдесят два, а Бобу — семьдесят пять, и, если только на них обоих не свалится какая-нибудь крыша, можно предположить, что одному из них придется с какого-то времени жить без другого.

Витрины магазинов сверкали рождественскими огоньками, в воздухе вроде бы пахло снегом. Боб взял Джейн под руку, и они пошли вперед по улице, где ресторанные окна демонстрировали самые разнообразные аранжировки из ветвей остролиста или венки, а углы некоторых окон были окрашены белыми брызгами из распылителя.

— А вон Лидии, — сказала вдруг Джейн. — Помаши им, милый.

— Где?

— Просто помаши, милый. Они вон там.

— Что толку махать, если я не вижу, кому машу?!

— Лидии, вон там, в стейк-хаузе. Мы с ними целую вечность не виделись! — Джейн весело махала рукой, даже излишне весело.

Теперь и Боб разглядел в окно эту пару, друг против друга за столиком, накрытым белой скатертью. Он тоже им помахал. Миссис Лидия жестами приглашала их зайти.

Боб Хаултон продел руку под локоть жены:

— Мне не хочется, — сказал он, махая Лидиям другой рукой.

Джейн еще им помахала и покачала головой, потом показала жестами и молча, преувеличенно четко шевеля губами, изобразила слова: «Уви-дим-ся поз-же. На концер-те?» Покивали. Еще помахали. Пошли дальше.

— Она хорошо выглядит, — заметила Джейн. — Я даже удивилась, насколько хорошо. Должно быть, она волосы покрасила.

— А тебе хотелось туда зайти?

— Нет, — ответила Джейн. — Мне хочется посмотреть на витрины магазинов. Сегодня на улице очень хорошо. Не слишком холодно.

— А теперь давай-ка введи меня в курс событий, — сказал Боб, когда они шли дальше по улице, думая об этих Лидиях, чья фамилия на самом деле была вовсе не «Лидии», а Грейнджеры: Элан и Донна Грейнджер. Их дочь, Лидия Грейнджер, дружила со средней дочерью Хаултонов, а Пэтти Грейнджер — с их младшей дочерью. Боб и Джейн даже сейчас называли родителей девочек, друживших с их дочерьми, по имени старшей из подруг.

— Лидия уже несколько лет как разошлась с мужем. Парень ее цапнул. Этот факт, я полагаю, считается секретом.

— Как это — цапнул? Ударил?

— Цапнул. Укусил. Ну знаешь как… — Джейн дважды щелкнула зубами: щелк, щелк. — Он, кажется, был ветеринар.

— Он что — и детей тоже покусал?

— Мне не верится, что он мог и детей покусать. Их же двое. Один — гиперактивный, ни на чем не может сосредоточиться. Или как там теперь это называют, когда ребенок просто не может усидеть на месте. Лидии об этом не упоминают, так что ты не затевай разговора на эту тему. Мне в библиотеке женщина с розовыми волосами про все рассказала. Идем. Мне хочется успеть занять места у прохода.

Теперь, после сердечного приступа, Джейн всегда страшилась, что может умереть на людях. Приступ у нее случился дома, на кухне, но мысль о том, что она может упасть мертвой на глазах у чужих людей, очень ее тревожила. Много лет тому назад она оказалась свидетельницей такого происшествия: какой-то мужчина упал мертвым на тротуаре. Медики разорвали на нем рубашку, и до сего дня она не может сдержать слез, если всерьез задумывается об этом случае: такая беззащитная неизвестность, нездешность — невозвратность — его широко раскинутых рук, обнаженного живота… Бедный, бедный, бедняжка, думает она, какое несчастье — вот так, мертвым, там лежать.