Омут памяти

Вот так если не думала, то говорила партийная элита. Полный отрыв от жизни. На самом-то деле за истекший год произошло уже многое, и прежде всего в настроениях людей. Не легкий ветерок, а мощный вал надежд катился по стране. Люди менялись на глазах. Все бурлило. Но слова-то в партийном обиходе остались старые, постановления и резолюции — тоже, методы работы как бы закостенели. Меня и самого охватило недоумение, когда я прочитал через 14 лет после съезда стенограмму речей. Почувствовал даже разочарование — ведь я-то считал этот съезд прогрессивным. Такая аберрация, видимо, объяснима: жизнь потянулась к прогрессу, а инерционное сознание продолжало тащиться по наезженной колее.

Это противоречие очевидным образом отразилось и на докладе Михаила Горбачева. Он явно не хотел пугать собравшуюся номенклатуру и в то же время не мог не сказать о проблемах, которые нуждались в незамедлительных решениях. Доклад отражал реальные противоречия не только в самой жизни, но и в верхних эшелонах власти. Анализ и оценки обстановки — верные или предвзятые — я отношу в значительной мере и к себе.

Предварительные материалы готовили все отделы ЦК. Подписывали их соответствующие секретари, курирующие тот или иной отдел. Спорить было трудно, авторы держались за каждое слово. В целом к подготовке доклада было привлечено более 100 человек. Затем осталась узкая группа людей — 4–5 человек во главе с Горбачевым — для чтения и редактирования. После этого проект шел членам Политбюро и секретарям ЦК. И снова работа.

Для меня, совсем недавно вернувшегося к активной политической деятельности, весьма занятным было наблюдать за поведением работников ЦК и правительства. За десять лет пребывания вне страны я малость отвык от конкретной политической практики, которая определяла психологию номенклатуры. На дачу в Волынское мы вызывали людей буквально пачками. И каждый хотел поговорить со мной лично, надеясь заручиться поддержкой в будущем. Они прекрасно понимали, что раз заведующего отделом, а не секретаря ЦК назначили руководить подготовкой проекта Политического доклада, то предстоит мое повышение по должности.

Может быть, впервые в жизни я пожалел, что не обладаю даром литературного сочинительства, ибо психологического материала для произведений любого жанра — драмы, комедии, трагедии — было более чем достаточно.

Только мои друзья да академики — Леонид Абалкин, Абел Аганбегян, Георгий Арбатов, Евгений Велихов, Евгений Примаков, впрочем, тоже давние друзья — держались достойно и охотно брались за подготовку тех или иных материалов. Все они высказывались за конкретные реформы и были в этом весьма убедительны. Кстати, Горбачев слушал их в то время весьма внимательно. Итак, уже в самом начале доклада было сказано:

"Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения — убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогрессе советского общества. Мы вправе гордиться всем свершенным за эти годы — годы напряженного труда и борьбы! (Аплодисменты.)"

Аплодисменты! И каждый раз, когда звучала хвала партии и социализму, звучали дружные аплодисменты пяти тысяч человек — десять тысяч ладоней. В докладе много общей болтовни, без которой тогда было не обойтись. Может быть, я снова делаю тривиальную ошибку, вырывая слова и события из контекста времен.

Но в этом же докладе звучали фразы об инертности, застылости форм и методов управления, нарастании бюрократизма, о догматизме и начетничестве. Какие-то новые положения подтверждались ссылками на Маркса и Ленина. А у них, как известно, можно найти обширные цитаты на все случаи жизни.

Прозвучали стандартные слова об империализме, его угрозах, о том, что основное содержание эпохи — это переход от капитализма к социализму и коммунизму, об общем кризисе капитализма. Но замечу, что эти глупости были не только данью партийной инерции, но произносились ради одной ключевой фразы. Она звучит так: "Трудно, в известной мере как бы на ощупь складывается противоречивый, но взаимозависимый, во многом целостный мир".

И вот, когда я пишу о лукавстве того времени как образе поведения перестройщиков, я имею в виду именно такие приемы, один из которых я только что продемонстрировал. Сладкую риторику проглотили с удовольствием, а вот значение слов о целостном и взаимозависимом мире поняли гораздо позднее. А как раз они-то и носили принципиальный характер, означавший радикальный отход от марксизма, его установок на классовую борьбу и мировую революцию.

В экономической области упор был сделан на концепции ускорения социально-экономического развития. Механизм этого ускорения так и остался тайной. Мелькали старые-престарые штампы: поднять, углубить, повысить, забота о старшем поколении, создание условий для труда и быта, охрана здоровья и много других общих слов и ничего конкретного. Мелькали стереотипы об авангардной роли рабочего класса, совершенствовании социально-классовых отношений, о социалистическом самоуправлении, борьбе с религиозными предрассудками, нетрудовыми доходами и прочие, уже набившие оскомину положения.

Достаточно свежим местом в докладе, отличавшим его от докладов на предыдущих съездах, явилось положение о развитии гласности. Революционное значение этого положения партийная элита поняла значительно позднее. Она-то имела в виду регулируемую гласность, и не более того. Кстати, полустраничные рассуждения на эту тему трижды прерывались на съезде аплодисментами. Не ведала номенклатура, что творила.

Текст о гласности написал я. Особенно дорожил фразой: "Нам надо сделать гласность безотказно действующей системой". Если бы знали делегаты съезда, чему они аплодируют, знали бы, какая мина подкладывается под тоталитарную систему. Иными словами, сладко проглотили, горько выплюнули.

Новая редакция Программы КПСС была под стать докладу. О результатах работы программной комиссии съезда поручено было доложить мне. Подходило время моего выступления. Но надо же так случиться, что за день до выступления я заболел тяжелым гриппом с температурой до 39,5°. Вызвали врачей. Они пытались привести меня в рабочее состояние, но все равно на трибуну пришлось идти с температурой. Выдержал. Видимо, нервное напряжение помогло.

Чтобы представить себе те цепкие заблуждения, которыми мы почти все были пропитаны с головы до ног, сошлюсь лишь на два утверждения Программы:

Первое: "Социализм в нашей стране победил полностью и окончательно". Второе: "Третья Программа КПСС в ее настоящей редакции — это программа планомерного и всестороннего совершенствования социализма, дальнейшего продвижения советского общества к коммунизму на основе ускорения социально-экономического развития страны. Это программа борьбы за мир и социальный прогресс".

Конечно, банальщина. Да и весь съезд был благочестивым, проходил по всем правилам партийной рутины. Слова, слова, одни слова. Приветствия, подарки, песенки пионеров и октябрят. И года не прошло с тех пор, как осудили пустословие, а оно, это пустословие, снова полилось через край. По прежним стандартам: обо всем сказать, но ничего конкретного. Продолжали подсчитывать, сколько и кому посвящено строчек в докладе — молодежи, женщинам, ветеранам, рабочему классу и т. д. Все по норме, по значимости и "справедливости".

Умопомрачение продолжалось.

Мне как руководителю группы по подготовке Политического доклада и новой Программы приходилось сводить всякие бумажки, проекты, предложения и прочие глупости, в том числе и свои, в одно целое, в единую, можно сказать, конституцию партии, которая еще упивалась властью, была самоуверенна, жила аплодисментами, тешила себя иллюзиями всеобщей поддержки. Можно только удивляться, до какой степени дурмана довели людей, если, нищенствуя, живя в грязи и подвалах, простаивая в очередях за пропитанием, они аплодировали, посылали поздравления, одобряли на собраниях речи и решения съездов партии, полные лжи и пренебрежения к народу. Люди жили на грешной земле, а слова и директивы партии, как дым, уплывали в небо.