Омут

Она покачала головой:

— Вы сегодня не в своей тарелке.

— Разрешите мне присесть?

Техник все еще стоял посредине комнаты.

— Ах, простите. Садитесь, конечно. Прошу.

Техник опустился на стул с гнутой овальной спинкой, единственный черный предмет в этой белой комнате.

— Итак, вас интересует, почему я пришел?

— Признаюсь, удивили. Даже испугали. Зачем?

— Нет, именно «почему», а не «зачем». «Зачем» звучит корыстно, меркантильно. А я, как уже имел честь доложить, сентиментален. Я шел рощей…

— Прогуливались?

— Об этом позже. Я шел рощей и вспомнил, как в пятнадцатом году учил там девушку кататься на велосипеде… Вспомнил и зашел. Вот и все. Что же тут удивительного?

Трудно было понять, говорит он всерьез или шутит.

И Софи не понимала.

Она пожала плечами.

— И научили… девушку?

— Нет. У нее были плохие способности. Она упала.

— Разбилась?

— Отделалась царапиной. А я ушел на фронт.

— Это связано?

— В мире все связано. Вы же видите, я вспомнил, и только потому я здесь. А столько воды утекло…

— И крови.

— О крови вы говорите потому, что постоянно возились с ранеными. Вот она и кажется вам символом войны. А мой символ — пуля.

Техник взглянул, на свои руки, распрямил пальцы, сжал кулаки, снова распрямил, внимательно осмотрел ладони.

— Как ни странно, на моих руках никогда не было ни капли крови. В прямом смысле. Я, знаете ли, брезглив.

— Предпочитаете стрелять?

— Да! Я бы ни за что не вынес штыковой атаки.

Софи вспомнила: «Я пять месяцев шел штыковым строем…»

— Не стоит об атаках. Лучше о девушке. Вы любили ее?

Он засмеялся негромко.

— Как вы спросили? Любил? Бог мой! Ну почему вы все такие Евы!

— По происхождению, наверно. Но я, поверьте, меньше других.

— Тогда вы меня, может быть, и поймете. Любовь мне не дается.

Она ничего не сказала, и Техник счел нужным добавить, пояснить:

— Нет, не эта, — кивнул он на кровать, — а та, о которой писали стихи. Вам жаль меня?

— Откуда же ваша сентиментальность?

— Это вещи разные.

— А сегодняшние воспоминания?

— Какая вы…

— Какая?

— Как ваша комната. Чистая, стерильная и холодная.

— А вы?

— Я уже сказал. Чувства мне не даются.

— В наше время это преимущество.

— Я с самого начала подозревал, что мы родственные души.

— Мы сообщники.

— Вы все время держите меня под холодным душем. Пресекаете все добрые порывы…

— У вас есть добрые порывы?

— …да еще и обижаете.

— Вот это лишнее. Обижаться мы не имеем права. Это может повредить делу.

— Вы правы. Ох, уж это дело!

— Чем оно вам не нравится?

— Своей необходимостью.

— Ну отойдите от него!

— Не могу. Я жертва собственного бескорыстия.

— Да, сегодня вы склонны шутить.

— И не думаю. Я беден, Софи. В это трудно верится, но это неоспоримый факт.

— Однако у вас было время позаботиться о своем будущем.

— Было. Но я из тех охотников, для которых сама охота дороже ее трофеев. И я беден. Может быть, только и натяну, что на эту жалкую булочную. Иначе, зачем мне ваша пещера Лихтвейса? Я люблю свободу, чистый воздух, а вы заставляете меня ползти на четвереньках по подземелью. Чтобы обеспечить жалкую старость.

— Сколько вам лет?

— Не так много по документам. Но гораздо больше на самом деле. Я старею, как портрет Дориана Грея. Я слишком много плачу за прожитое. А дураки думают, что я много беру.

— Вы тронули меня. Я помогу вам обеспечить старость. Вы будете греться на солнышке на скамеечке в Люксембургском саду.

— Вы там были?

— Увы, родина предков известна мне только по книгам.

— Я там тоже не был. Послушайте, а что, если этот сад так же запущен, как эта роща?..

— Где вы бывали с девушкой…

— Далась вам эта девушка! Если бы не она, может быть, я стал бы красным инженером, претворял в жизнь план ГОЭЛРО.

— Поверьте, наш план реальнее. Но расскажите все-таки о роковой встрече с девушкой.

Она просила напрасно. Иногда Техник рассказывал о себе сам, но никогда — по просьбе.

— Никакой роковой встречи. Она упала — и все. А я не люблю, когда люди падают. Это неэстетично. Мой принцип — не падать!

— Кажется, вы еще и не совсем трезвы, — заметила Софи.

— Да. Пришлось. В интересах дела.

— Нашего?

— Других у меня сейчас нет.

— С кем же вы пили? С начальником охраны банка?

— Я пью только с друзьями. Соратниками по оружию.

— В роще?

— Да. Там состоялся некий совет, гофкригсрат, по-немецки. Присутствовали только важные лица.

— Бессмертный и другие? Вы с ума сошли! Неужели вы решили их привлечь?

— Я не идиот, Софи. А вот вы?

— Я произвожу впечатление идиотки?

— О, нет! Потому я и спрашиваю. Я веду игру честно. А вы? Кто такой Бессмертный, я знаю хорошо. И других тоже. А кто с вами? Или за вашей спиной? Или вообще играет вами, как куклой? Кто? Кто вы?!

Он перешел в эту внезапную атаку не потому, что был пьян, и не потому, что ему надоело пустословие о сентиментальности и бедности. Просто он всегда чувствовал в ней угрозу.

По-своему Техник был очень неглуп, но тут он не понимал главного: сама горячность напора показывала, что правда ему неизвестна, и это уже успокаивало Софи. И она ответила вполне спокойно: