Омут

Колдуном считали и мельника и говорили, что он видит в потоке падающей на колесо воды то, что не дано увидеть другим людям, — их будущее и особенно то страшное, чему надлежит с ними непременно случиться.

И еще говорили, что, кроме мельника, такое же могут увидеть дети. И потому он вместе с хуторскими однолетками подолгу простаивал у мельничного колеса, не отрывая глаз от падающей воды.

Смотрели, смотрели и дождались. Произошло однажды такое, что перепугало, хоть и на короткое время, потому что случай сразу же разъяснился и оказался шуткой и чепухой… Самым страшным считалось увидеть в чистой стремительной воде кровь. И вдруг она появилась. Мелькнуло яркое, красное, и все замерли, пока хохот сверху не вывел ребят из оцепенения. Смеялся старший сын мельника, который только что зарубил петуха и сунул его шею в поток.

И хотя все разъяснилось самым неволшебным образом, маленькому Славе долго еще снилась кровавая струйка в серебряном водопаде, пока другие, городские, чудеса — биплан, паривший над переполненными трибунами ипподрома, поезд, мчавшийся с белого полотна в темный зал электробиографа, окутанная сизым дымом коляска без лошадей, перекатывающаяся толстыми шинами по булыжникам мостовой, и другие чудеса науки, щедро обрушившиеся на людей в начале века, — не вытеснили призрачное видение, но вот, как оказалось, не навсегда.

Он вспомнил и вздрогнул невольно, но тут же заметил кровоточащий порез на пальце Полиглота, неловко сработавшего ножом, стараясь отхватить кусок окорока побольше.

— Чего ты? Порезался, — сказал Полиглот, когда Техник инстинктивно отдернул чарку. — Брезгуешь?

Техник протянул руку со стопкой.

— Вот еще! Нам ли кровью брезговать… Мало мы ее повидали?

— А еще больше проливали, — добавил Бессмертный.

— Верно подмечено. Так о чем разговор! Ваше здоровье, братья-разбойники!

И первым, с несвойственной ему поспешностью; Техник опрокинул стопку.

— Пей мою кровушку, — пошутил Полиглот.

— «Зачем я хлебнул эту грязную кровь? Сдают нервы? Да, многоуважаемый сэр, а по-русски Станислав Викентьевич, кажется, Софи нашла меня вовремя. Нужно брать безделушки и уходить. Но действовать продуманно, очень продуманно. Прежде всего, отвести глаза чекистам. Подставить им эту шваль.

Шваль хочет набить себе цену — пусть подставляет голову. Пусть… В конце концов, я только умою руки».

— Итак, господа, ставки сделаны. Ваше единодушное мнение понятно. Приступим к делу. Какие будут предложения?

— Что еще? — спросил Полиглот, всегда туго понимавший витиевато-ироничные высказывания Техника.

— Я спрашиваю, что будем делать? Захватим город? Объявим его порто-франко? Провозгласим Бессмертного пожизненным президентом? Все это, конечно, замечательно, но слишком грандиозно. Может быть, будут другие, более простые предложения?

— Теракт, — изрек Сажень мрачно.

— Записано. Кто следующий?

— Я бы устроил им мощный бэмц, — сказал Бессмертный.

— Конкретно?

— С иллюминацией и фейерверком.

— Нападение на госучреждение со стрельбой и поджогом?

— Почему бы и нет?

— Внесено в протокол. Ваша очередь, почтенный Полиглот.

— Давить гадов надо.

— Коротко и ясно.

— А чего еще…

— Подвожу итоги. Нужно, чтобы они почувствовали.

— Прочувствовали! — поправил Бессмертный.

— Поправка принята. Что же мы имеем? Наш немногословный Полиглот внес предложение важное, но в самой общей форме. Бессмертный, как всегда, решителен, но это крайний случай. Вступать в открытую войну я считаю преждевременным. Сначала противника следует серьезно предупредить. Поэтому я поддерживаю принципиальную позицию Саженя.

— А не смельчим? — спросил Бессмертный.

— Твои вариант всегда наготове.

— Ладно. Повременим. Если так лучше…

— Так лучше.

— Значит, теракт? Голосовать не будем?

— Обойдемся.

— Вопрос: кого?

— Главного, — предложил Бессмертный.

— Третьякова?

— Кого же еще? На копейки распыляться?

— Это верно. В принципе. Но боюсь, что нас не поймут. Главный — фигура прежде всего политическая. И наш подвиг могут приписать каким-нибудь белогвардейским недобиткам, что окажется весьма обидным.

— Кого ж ты предлагаешь?

— Нашего непосредственного опекуна.

— Миндлина? — кашлянул Сажень.

— Ты против?

— Я?! — У Саженя сверкнули глаза. — Я его собственной рукой.

— Личная обида?

— У меня личных обид не бывает. Предатель он.

— Ты его знаешь?

— В двенадцатом в централе сидели вместе. Не думал я тогда, что он против народа пойдет. Настаиваю, чтобы теракт поручили мне лично.

— Возражений нет? Я думаю, мы должны уважить благородные побуждения нашего товарища.

«Ну, вот и сделано дело», — подумал Техник и расправил пальцы, будто бросив на стол карты.

— Прошу, соратники, наполнить чаши!

И он удовлетворенно потер руки…

* * *

Это было еще до случая на мельнице…

Как-то на хуторе свежевали коровью тушу. Редкобородый мужик, присев на корточки, сноровисто отделял шкуру от ребер, едва покрытых мясом. Корова была старая и тощая.

Слава смотрел с неописуемым удивлением. Он еще не имел никакого представления об устройстве живого существа и считал, что все оно сплошь состоит из мяса. А в корове его почти и не было. «Где же мясо?» — думал он, пока не заметил среди внутренностей большой, туго набитый не то пузырь, не то мешок. «А, вот там, наверно!» Но, когда мужик провел по «мешку» стальным лезвием, в нем оказалось вовсе не мясо, а темное, дурного запаха месиво.

— Что это? — спросил он разочарованно у крестьянского парнишки.

— Да говно, — ответил тот простодушно.

Славе стало противно.

Вечером он не выдержал и поделился с отцом:

— Знаешь, папа, я думал, в корове молоко и мясо, а там… какашки.

Отец рассмеялся.

— Поздравляю с первым познанием сути жизни.

— А что, папа?

— Какашек в ней много, сынок.

— А в людях, папа?

— В людях, друг мой, еще больше, — ответил отец, как казалось ему, философски.