Он где-то здесь

— Полный гардероб, — поясняет старик. — На разные сезоны. Прикатит, все переменит — и до свидания…

Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.

На приборной доске «Москвича» красуется фотография: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.

Артамонов привычно переодевается. Скидывает скучный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.

Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Волгу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…

— Вот таким манером, — говорит старик. — А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.

— Вас это не удивляло?

— И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!

Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».

— Та у него была парадная, а этот для души, — глубокомысленно изрекает он. — На этом он бы нипочем не расшибся.

— Конечно, скорость другая, — поддакивает Пал Палыч.

— Нет. Тут глубже. Психология!

* * *

Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал приборную доску артамоновской машины.

С видом гуляющего появляется Томин.

— Какая миленькая собачка!! — восхищается он. — Умная?

Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:

— Своя собака всегда умная.

— Она какой же породы?

— Редкой. Бассет.

— А как ее зовут?

— Абигайль. Аба. — И, свистнув собаку, собирается уходить.

Томин заступает ему дорогу.

— Какое совпадение — я, кажется, знаком с ее матушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?

— Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?

— Ну вот, рассердились. Я надеялся — позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.

— О чем, черт возьми?

— Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, — уже серьезно говорит Томин.

— А-а… — догадывается мужчина и переходит на иронический тон. — Билеты в оперу распространял оперуполномоченный.

— Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?

* * *

А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.

— Товарищ следователь!.. — произносит она и, задохнувшись, останавливается у стола.

— Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.

— Пал Палыч, — повторяет Артамонова, чтобы запомнить.

— Садитесь сюда. Бояться меня не надо.

— Я не боюсь, но я очень волнуюсь! — Она присаживается на край дивана, Знаменский — спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.

— Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!

— Слушаю.

Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдержанность.

— Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Палыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!

Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.

— Вы мне не верите? — поражается Артамонова. — Я говорю правду!

— Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?

— Зачем? — Артамоновой кажется, что ее просто отвлекают от темы. — Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…

— Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?

— Да-да!

— А чемодан вы видели? — Пал Палыч достает чемодан, где лежали деньги.

— Нет.

Знаменский убирает чемодан.

— Он тоже был в машине.

— О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?

— Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.

Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.

— Это непохоже на правду, да?

— Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.

Знаменский приглядывается к ней испытующе: проверяет реакцию на россказни сестры.

— Нет… — горько отказывается женщина. — Это Аля мне в утешение… извините ее.

Звонит телефон.

— Простите, вы заняты, — говорит Артамонова, вставая. — Я отнимаю время.

— Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.

— Боже мой, если б я могла помочь! — со стоном восклицает Артамонова. — Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…

Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но какая-то если не театральность, то чрезмерность в выражении чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.

— Слезами не поможешь, Галина Степановна, — дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.

Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.

— О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб — это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!

— Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?

Женщина молчит, потупясь…

Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр — на отлете, со страхом и гадливостью.

— Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…

Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем протянул с почти натуральной беспечностью:

— А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.

— Поклянись, что Антон ни при чем!

— Антон? Клянусь, чем хочешь!

— Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…