Она - моё табу

Возвращаюсь в казарму, в родной кубрик, бывший домом в течении года. Провожу ладонью по подушке, пахнущей Фурией. Забираю огромный неподъёмный рюкзак. Замечаю своё отражение. Парадная форма сидит идеально. Красиво, празднично. Даже разбитые и опухшие руки теряются на фоне этого. Глаза только опустевшие и улыбка искусственная, а так красавец жених, как сказала бы мама. И я был женихом. Потрясающие несколько недель. А теперь я свободен. Полностью.

В последний момент вытаскиваю из кармана маленький хрустальный флакончик духов и кладу его под подушку. Кристина тоже здесь останется. Хватит себя мучить.

— Ты чего долго так? — вылетает из-за угла Макеев. — Там на дорогах пиздец. Опоздаешь на поезд.

Приподнимаю уголок губ. Пахан отводит взгляд. Кажется, эта дружба тоже остаётся здесь.

В Прадике Пахиного отца едем молча. Атмосфера гнетущая, какая-то тяжёлая аура. Будто все они виноваты в том, что Фурия расхуярила меня.

Мой поезд уже стоит. Показываю паспорт и ВПД. Закидываю на верхнюю полку рюкзак и выхожу на улицу. На перроне с жадностью затягиваюсь дымом. В последние дни опять очень много курю. И сигареты крепче покупаю. Макей тоже загребает никотин. С его родителями я попрощался ещё в машине. А сейчас я всё бегаю взглядом по прохожим. Надежда — поганое чувство. Ведь и она разобьётся. Таращусь на здание вокзала, из которого выход на перрон. Да, я жду её. Надеюсь… Идиот. Она не придёт. Не сядет со мной в поезд.

— Скорый поезд ноль ноль девять Н, Владивосток-Москва отправляется с третьего пути. Просьба пассажиров занять свои места. — разносится над головами из громкоговорителей.

— Пора. — тяну лапу другу. Крепко обнимаемся. — Береги себя.

— И ты себя. — жмёт Паха к себе. Размыкаем объятия, но он удерживает мою руку. Впервые за несколько недель смотрит прямым взглядом и бомбит: — Крис не такая. Она тебя реально любит. Не сдавайся так просто.

И, отвернувшись, молча уходит.

Болит же, сука, по ней. Блядская надежда. Проводники уже закрывают двери в тамбуры. Провожающие покидают перрон. Некоторые машут в окна. А я всё стою и жду.

— Давай, Кристина. Только приди. Я всё прощу тебе. Не забирай мою надежду. Я вернусь к тебе. Я полечу за тобой на край света. Только приди. Дай знать, что не всё кончено. — шепчу негромко, но чётко. — Пожалуйста, Фурия. Я люблю тебя. Люблю так сильно, как быть не должно. Не рушь всё. Умоляю.

Закрываю глаза. По щеке скатывается слеза. Зло стираю её бинтом и запрыгиваю на подножку начинающего трогаться поезда. Люди уменьшаются. Состав наращивает скорость. Зажмуриваюсь. Адски больно, когда тебя лишают надежды. Нельзя нарушать табу. Цена слишком высока. Запредельная.

Пространство прорезает полный боли и отчаяния женский крик. Он такой громкий, что я открываю залитые слезами глаза и всматриваюсь в разноцветные человеческие пятна, оставшиеся на перроне. И мне кажется, что я вижу Кристину. Мне так сильно хочется в это верить, но я запрещаю себе это делать. Теперь у меня новое табу.

— Прощай, Кристина Царёва. Надеюсь, ты сделала выбор, который принесёт тебе счастье.

Отворачиваюсь и толкаю дверь в купе.

Домой.

Глава 55

Когда рушатся мечты

Я пришла, Андрюша. Не могла не прийти. Не увидеть тебя ещё хотя бы разочек, пусть даже на расстоянии.

Широкая серая толстовка, тугой пучок на затылке, капюшон на лице. Прямые серые спортивные штаны. А ведь мне хотелось надеть для него то самое нежное салатовое платье, которое готовила для нашей встречи. Распустить волосы так, как ему нравится. Броситься ему на шею и шагнуть с ним в поезд.

Но этому не суждено сбыться. Никогда.

Вжавшись в стену здания вокзала, прячусь в тени широкого резного карниза. Руки дрожат. Непослушные пальцы касаются подрагивающих губ, что так истосковались по его поцелуям.

— Скорый поезд ноль ноль девять Н, Владивосток-Москва отправляется с третьего пути. Просьба пассажиров занять свои места.

Сейчас он уедет навсегда. А я ничего не могу сделать, чтобы изменить это. Зажимаю рот ладонью, глядя на него, такого красивого, статного, сильного, надёжного, любимого. Сдерживаемые крики рвут грудную клетку, но я не позволяю себе кричать. Только слёзы никак не могу остановить. Остервенело стираю их снова и снова, стараясь запомнить каждую чёрточку, улыбку, движение.

Андрей обнимается с Пашей на прощание. Вижу, как хмурится лоб, когда друг что-то говорит. Макеев уходит. Сейчас и Андрюша сядет в поезд.

Но он не садится. Стоит и с надеждой обводит взглядом людей, здание, перрон. Он ищет меня. Он меня ждёт, несмотря ни на что. Даже думая, что я в Америке, всё равно надеется, что я передумаю.

Боже, я не могу так! Не могу отпустить его!

Срываюсь вперёд. Крепкие, сильные руки дёргают меня обратно и зажимают рот. Слёзы заливают их. Грудь трясётся от невыраженных всхлипов. Поезд трогается. Андрей стоит. Он ждёт.

Боже… Боже… Я люблю тебя! Прости меня! Прости! Останься!

Нет-нет-нет! Садись в поезд! Уезжай! Ненавидь меня! Никогда не прощай!

Я делаю это ради тебя. Я хочу защитить тебя, любимый мой.

Уезжай.

Останься.

Вали уже! Забудь обо мне!

Обними! Обними! Прижми к себе. Поцелуй. Скажи, что всё будет хорошо. Я тебе поверю! Поверю!

Меня душит отчаяние и паника. Слёз становится слишком много. Они размазывают всё. А я хочу его видеть. Хочу помнить.

Кручу головой и вырываюсь. Бешено тру глаза, только чтобы рассмотреть, как он запрыгивает на подножку. Поезд, стуча колёсами, увозит мою любовь и моё счастье. Так правильно. Так должно быть. Дома, без меня, он и его семья будут в безопасности. Савельский не доберётся до них. Он не тронет их, не исполнит свои угрозы, если мы расстанемся. Ему не за чем будет это делать.

— Андрей… Андрюша… Не-е-е-е-ет!!! — вырывается-таки полный боли вопль.

Состав уменьшается. Вырываюсь и бегу за ним. Спотыкаюсь, почти ничего не видя. Врезаюсь в кого-то, но продолжаю бежать, словно могу догнать. Но я не могу! Он только отдаляется.

На краю платформы меня тормозит папа. Сжимая за талию, отрывает от земли, а я кричу. Просто бездумно вою во всё горло, стараясь спасти свою рушащуюся жизнь, свои разбитые мечты, свою растоптанную любовь. Мечтая вместе с этим криком изгнать из себя жизнь. Я бьюсь и извиваюсь в его руках, готовая бежать за любимым до самого Петрозаводска.

— Отпусти меня! Я хочу быть с ним! Я люблю его, папа! Люблю!!! — визжу истерично, захлёбываясь и задыхаясь.

Он ставит меня на землю, тут же повернув лицом к себе. Крепко прижимает к груди за плечи и голову. Отчаянно хватаюсь за тонкую ветровку и рыдаю. Он успокаивающе гладит, но я не могу успокоиться.

— Я знаю, дочка. Знаю. Понимаю, маленькая моя. Надо потерпеть. — приговаривает отец, прижимаясь губами к волосам. — Я понимаю, как тебе сейчас сложно и больно, но не забывай, для чего мы делаем это. Если бы ты рассказала правду, он бы остался. Или постарался увезти тебя с собой. И тогда Савельские уничтожили бы и его семью тоже.