Она - моё табу

Макеев изначально был таким же, как и Фурия, но со временем переменил позицию. Человека нельзя изменить в корне, но иногда он и сам понимает, что такие перемены необходимы.

Ещё раз прохожусь смоченным перекисью ватным диском по следам когтей гарпии и шиплю. От одного вида на отметины хочется уложить стерву к себе на колено и отхлестать по сочной заднице прямо в оранжевых трусах. А ещё лучше без них. Смотреть, как розовеет оливковая кожа. Лупить, пока не перестанет сопротивляться и не начнёт молить о прощении. А потом… Потом…

— Блядь! — хриплю, мотнув башкой в попытке изгнать из неё похотливые мысли и картины, рисуемые голодным воображением.

Я не должен думать о том, чтобы после порки уткнуть её лицом в подушку, вынудить поднять задницу и войти в неё сзади. Так же и допускать мысль, как сожму в пальцах дерзкие соски Фурии. Как буду кусать её за шею, вынуждая стонать.

Мать вашу, что за херня со мной происходит?! Это не я! За двадцать лет у меня ни разу не возникало желания целенаправленно причинить кому-то боль. И о жёстком сексе я тоже не думал до тех пор, пока не увидел сексапильную мелкую стерву.

Наверное, стоит всё же отбросить принципы и согласиться на предложение Макеева снять проститутку. Не так уж это и противоестественно: платить за секс.

Но, сука, проблема в том, что даже думать о таком мерзко. А вот о том, чтобы отыметь зазнайку — наоборот. Не идёт из головы образ торчащих из-под топа вершинок и впадинки на спине, уходящей под шорты. Какая она без тряпок? Ореолы сосков будут розовые или же более тёмные, в тон оливковой коже?

— Мать… Зачем я вообще это представляю? — сиплю в воду, набрав её в ладони и опустив в них лицо. — Надо переключиться. Я сейчас выйду отсюда тем человеком, которым был до встречи с Царёвой. Даже если снова пересечёмся, сделаю вид, что ничего не было. Её для меня нет. Всё.

Дав себе инструктаж, забиваю лёгкие влажным кислородом, смываю последнюю кровь и выхожу из ванной. Ангелина, как и обещала, стоит за дверью. Без слов, словно призрак, ведёт по коридорам в гостиную, где за столом сидит уважаемая чета Макеевых, Паха и, мать её, Фурия. Она-то первая меня и замечает. Растянув ядовитые губы в довольной, но откровенно угрожающей улыбке, проводит вилкой вдоль горла с посылом: тебе пиздец. То же и сощуренными глазами транслирует. Делаю вид, что не замечаю надменной гарпии. Чеканной походкой, вошедшей в привычку, вхожу в комнату, намеренно громко шагая. Паша подскакивает из-за стола и подходит ко мне. То же самое и его родители делают.

— Андрей. — коротко представляет предкам. — Мама — Елизавета Игоревна, и папа — Владимир Алексеевич. Крис ты уже знаешь. — недвусмысленно указывает глазами на разодранную кожу.

Создаю подобие улыбки и киваю ненормальной. Она корчит злобную гримасу, но я расчётливо игнорирую её присутствие. Пожимаю протянутую руку мужчины.

— Рад знакомству.

— Взаимно, Андрей. — улыбается он. — Рад, что хоть тебя этот дармоед слушает. — хлопает скривившегося сына по плечу.

Отпускаю его кисть и легко пожимаю тонкие аристократические пальцы его супруги.

— Рада, наконец, личному знакомству. Паша часто о тебе говорит.

— Не преувеличивай, мам. — вздымает голову к небу друг, глазами моля всех богов остановить её.

— Она не преувеличивает. Надеюсь, что после армии вы останетесь друзьями, а не потеряетесь, как многие до вас. Самая крепкая дружба зарождается в самые сложное времена. — весомо заверяет глава семейства. — Хоть один нормальный человек в окружении этого балбеса уже дорогого стоит.

Я максимально сдержанно улыбаюсь, чтобы не заржать от обречённого вида товарища, пока отец откровенно над ним стебётся. Вот только перехожу на новый этап дебилизма, зачем-то взглянув на мегеру. Она переоделась, но скромнее выглядеть не стала. Бледно-зелёное платье, если так можно назвать клок ткани, начинающийся чуть выше сосков и заканчивающийся, уверен, сразу за ягодицами, светится как паутина. Лифчик, можно было и не надеяться, так и не занял подобающее ему место. Только более плотная ткань в районе лифа и не даёт рассмотреть её тело во всех подробностях. Тяжело сглатываю, стараясь незаметно её изучить, но снова палюсь с потрохами. Она хватает из соусника ложку и ведёт языком по всей длине. Дойдя до края, засовывает её в рот и принимается с причмокиванием посасывать. Через силу отрываюсь от маковых губ, но тут же врезаюсь взглядом в янтарные, переполненные огненным злорадством глаза.

Су-у-ка…

Переключаю внимание на разговор Макеевых, но в ушах раздаётся такой громоподобный рёв заражённой похотью крови, что мне приходится до крови прикусить язык, отвлекаясь на боль. Сдавливаю пальцы, пока не чувствую, как в них расходится хрустом каждая кость.

С трудом, но мне всё же удаётся втянуться в тему и даже поддержать вежливую беседу, пока прислуга расставляет на столе тарелки с парящим супом. Запах пряных трав заполняет не только помещение, но и лёгкие. Теперь слюна собирается уже совсем по другой причине.

— Прошу за стол. — приглашает Елизавета Игоревна. Делаю всё, чтобы оказаться подальше от Фурии, но получается так, что занимаю место прямо напротив неё. Утыкаюсь глазами в тарелку, избегая даже мельком смотреть на разряженную стерву. — Это куччукко. — объясняет Пахина мама. — Заверяю, что это не просто съедобно, но и вкусно.

— Не бойся. — лыбится друг, втягивая носом аромат. — Мама никогда не подаёт еду, пока не проведёт эксперименты на кухарке, а та не себе во вред. Всегда следит за мамой.

— Так, Павел, цыц. — смеётся она, стукнув сына по руке. — Не выдавай меня. Сейчас напугаешь парня.

— Мне после армейской еды ничего не страшно. — поддерживаю смехом.

За столом царит лёгкая и семейная атмосфера. Почти как дома. Не думал, что элита Владивостока окажется такой… обычной и свободной в общении. Меня расспрашивают о семье, родном доме, Карелии. С удовольствием делюсь с ними подробностями жизни в Петрозаводске. Мне удаётся полностью расслабиться и даже забыть о присутствии гарпии, пока она не напоминает о себе язвительным:

— Фуф, не город, а село какое-то. Вот в Америке…

И начинает самозабвенно трещать и петь дифирамбы чужой стране так, словно это что-то неземное. Другая планета. Пытаюсь не слушать, но так как её никто не затыкает, сделать это нереально. Закидываю в рот ложку за ложкой, чтобы хоть немного приглушить звук её голоса и постоянное выдыхание "фуф".

Интересно, в постели она так же пыхтит? Будет смешно, если в процессе она не стонет, а фыркает, как озабоченный ёжик.

Сдерживая смех, прикрываю рот ладонью, что не остаётся незамеченным вездесущей девчонкой.

— Кушай осторожнее, мальчик. — льёт ядовито. — Понимаю, что в армии вас, бедненьких, не кормят, но ты будто с голодного края. Если совсем всё плохо, то вот. — хрен знает откуда, достаёт пачку купюр, выдёргивает из неё три пятитысячные и тянет мне со стервозным выражением лица. — Купи себе покушать. Понимаю, что в глуши, так и ещё в такой большой семье сложно содержать всех. Особенно такого здоровенного лба, как ты.

Я закипаю. За долю секунды. Всего за мгновение успеваю представить сотню способов убийства: от свёрнутой шеи до "железной девы".