Она моя

Когда размыкаем губы, часто дышу и подрагиваю.

— Замерзла? — дыхание Тарского тоже сбивается.

Улыбаюсь и мотаю головой.

— Наоборот. Жарко стало.

Реакцию по глазам читаю. Яркая вспышка в потемневших глубинах. В остальном, как обычно, невозмутим.

— А завтра ты будешь дома? Или поедешь в Берлин?

— Поеду.

Ежусь, как будто от налетевшего порыва ветра. На самом же деле изнутри пробирает.

— У тебя ведь все хорошо?

— Все под контролем.

— Не обманываешь?

— Катя, — выдыхает и паузу какую-то берет. У меня в этот промежуток едва укладываются допустимые сердечные показатели. — Ты же понимаешь, что на каком-то этапе могут случиться сложности? Понимаешь. Ты девочка эмоциональная, это мы знаем, — снова эта напряженная пауза. — Я многое могу просчитать и предвидеть, но порой самый жесткий выход является самым безопасным. Помни это, Катя. И при любых раскладах, несмотря ни на что, верь мне. Мне, — акцентирует и настаивает. — И в меня. А не тому, что увидишь и услышишь.

— Пугаешь, Тарский, — шепчу сипло, едва слышно. Стараюсь смягчить улыбкой, для себя в первую очередь. — Пугаешь.

— Это жизнь, Катя. Она далека от сказки. Случается всякое. Волноваться на ровном месте, безусловно, не стоит, — выдерживает паузу, как всегда, когда хочет подчеркнуть важную фразу. — Сейчас не думай. На потом отложи. Запомнишь?

Киваю без колебаний.

Я смогу. Смогу.

Раз, два, три…

Сглатываю, набираю полные легкие воздуха и делюсь своими собственными мыслями:

— Иногда жизнь — самая настоящая сказка. Как сейчас. Немножко жутковатая, но сказка. Братьев Гримм, знаешь? У них есть такие, атмосферные и тяжелые, но от этого не менее волшебные, — громко перевожу дыхание. — С тобой так же, Тарский. Порой страшно, капец — почти падение с обрыва. Кажется, сердце разорвется. А потом за спиной будто парашют раскрывается. По инерции встряхивает, и все — ты уже паришь над облаками. В груди так… — замираю, подбирая описание. Таир внимательно слушает, не сводит с меня взгляда, но я в этот миг сосредоточена только на своих ощущениях, потому снова улыбаюсь. — Так… щекотно-щекотно, — выдыхаю с восторгом.

Комментариев своему выплеску со стороны Тарского не получаю. Зато вечером, после ужина, который он для нас сам приготовил, уже в спальне Гордей подходит со спины и просит меня убрать волосы. Повинуясь, прикрываю глаза. Кожи касается прохладный металл.

— Что это? — руки дрожат, когда приподнимаю и трогаю пальцами повисшую на тонкой цепочке серебряную ладанку.

— Подарок.

Щелчок за спиной свидетельствует о том, что он более чем успешно вручен. Сказать, что я удивлена — ничего не сказать. Подарков не ждала и… Почему-то сейчас тянет расплакаться. Причем так конкретно — навзрыд. Дура потому что, слишком тронута вниманием.

— Ты веришь в Бога? — спрашиваю, чтобы как-то переключиться.

Успела обернуться к Гордею лицом, но в глаза взглянуть еще не решаюсь. Изучаю лик Богородицы.

— Я верю в себя. Но тебе защита не помешает.

— Сам не веришь, но меня вверяешь.

Все, на что я сейчас способна — юморить. Только Тарский предельно серьезен. Замечаю это, когда поднимаю взгляд.

— Моя бы воля, никому бы не доверил. Ни Богу, ни черту.

— Но из двух зол… — усмехаюсь я. — Понимаю.

— Меня учили, что он есть, — негромко проговаривает. — Надеюсь получить доказательства.

— А ты…

— Я не смогу всегда быть рядом.

Сердце тревожно толкается. Это вроде как не новость. Но из его уст под этим взглядом меня словно ледяной и колючий дождь по спине бьет. Пробирает до дрожи.

— Понимаю.

Гордей больше ничего не говорит.

Целует… Целует жарко. Прогоняет то, что у нас по устной договоренности будет «потом». Сейчас… Сейчас все чудесно. Плавит… Плавит естественные защитные покровы.

Раз, два, три…

Сливаемся… Сливаемся в одно целое.

Глава 25

Катерина

— Кича-кича [7] ? — повторяю за Федором. Зажмурившись, морщусь и мотаю головой, словно мне газировка ударила в нос. — Забавно! Ну, забавно же, — хохочу. — Мне определенно нравится польский! Кича-кича… Кича-кича… — повторяю вновь и вновь, чтобы запомнить.

Не то чтобы умение подозвать кота выручит меня в сложной ситуации… Просто это так мило и одновременно дерзко звучит. Я учусь быть серьезной и предусмотрительной, но не действовать же теперь во всем исключительно по расчету.

7

Кича-кича (польск.) — кис-кис.

Зато Федору со мной весело. Иногда мне даже кажется, что его отношение выходит за рамки дружбы. Нет, ничего лишнего он себе не позволяет, только вот взгляд… Не знаю, как на это реагировать, поэтому чаще всего делаю вид, что не замечаю ничего особенного.

В один из дней, едва Тарский уезжает, Федор обращается ко мне со странной просьбой.

— Ты помнишь того мужчину? Карла?

— Конечно, — отвечаю, сходу ощущая дискомфорт и тревожность.

Плохое не люблю вспоминать. Вот и тот вечер просто перечеркнула, не возвращалась ни разу с момента переезда.

— А ты могла бы его нарисовать?

Изначально этот вопрос вызывает у меня ступор. Я рассказывала Феде о том, что обладаю своего рода уникальной особенностью: быстро и достаточно подробно запоминать увиденное. И сейчас он желает получить портрет этого мужчины. Только вот в рисовании я слабо продвинулась. Повторяла лишь то, что писала мама. Мне казалось, это легко, потому что ее работы я помню детально, буквально по штрихам. Пару дней назад попробовала писать красками, и опять-таки получилось только потому, что я «видела» ключевые моменты и самые выразительные мазки. Рисовать с натуры не пробовала никогда.

— Это все-таки он? Тот, кто вам нужен?

— Да. Мы получили подтверждение. Но возникла новая проблема. Гордей проверил всех мужчин с именем Карл, которые находились в «Комнате» в тот вечер — мимо. Затем он перебрал всех членов клуба с этим именем — снова ничего.

— Карл оказался не Карлом? — озвучиваю свои догадки. — Он представился другим именем.

— Именно. Поэтому сейчас нам нужен какой-то крючок, чтобы выйти на его след. Портрет пришелся бы очень кстати, — взгляд Федора меняет свою интенсивность. Становится настолько мягким, что мне даже неловко. — Если тебе тяжело вспоминать…