ОНАГР

Невскому, да и вздумали вдруг зайти к Доминику поужинать… Две бутылки шампанского выпили.

–  Катишь мне говорила сегодня - мы с ней долго сидели вдвоем, - что ей скучно, что ей надоели балы. Все, говорит, это вздор, сердце ищет чего-то, и она так страстно посмотрела на меня и потом сказала: "Приезжайте ко мне на днях вечером; я буду одна". Это недурно, братец?

–  Гм! Не сыграть ли нам в банчик?..

–  Пожалуй… у меня теперь денег нет; впрочем, я сейчас получил письмо от матери из деревни: она пишет, что высылает мне четыре тысячи. Нет ли у тебя рублей двадцати пяти?

Мне только на несколько дней.

–  С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.

–  Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных… Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?

–  Разумеется… Гришка, мелки и карты!

–  Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.

–  Ну, подай игранные. Не все ли равно?

Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр

Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр

Александрыч в выигрыше.

–  Который час?

Офицер посмотрел на часы.

–  Вообрази, мон-шер, три часа.

–  О-го! Не перестать ли?

–  Как хочешь; сколько я проиграл тебе?

Петр Александрыч принялся считать.

–  Сто один рубль.

–  Только? я полагал больше. Адьё.

"Славно! право, славно!
– подумал Петр Александрыч, провожая офицера, - мне и в любви и в картах начинает везти!"

ГЛАВА Ш

Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке.
– Будуар госпожи среднего сословия.

–  Добродетельный человек с огромным ртом

Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:

"Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера я был у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей tout a vous

П. P.

Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:

Monsieur de Anisieff.

–  Кучеру новую шубу принесли-с, - сказал Гришка.

–  Принесли?

Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.

–  Вели же ему поскорей одеться и прийти сюда.

Кучер явился в светло-васильковой шубе, отороченной кошкой. Его сопровождал портной с ярко-пунцовой шапкой в руке: на шапке лежали глазетовые и парчовые кушаки.

У Петра Александрыча разбежались глаза. Прежде он бросился к кучеру, потом к портному; и шуба хороша, а шапка прелесть, и кушаки блестящие!

Шуба сшита удивительно.

–  Застегни-ка, Васька, ее на все пуговицы да надень шапку.

Петр Александрыч обошел кругом кучера.

–  Славно!..

"Какой бы только кушак выбрать? (его взяло раздумье) парчовый ли с цветами или просто глазетовый золотой?"

–  А кушаки, любезный, какие моднее?
– спросил он у портного в нерешительности.

–  Это уж, батюшка, все самые княжеские, самые последние. Какой вам приглянется; по-нашему, все единственно, что тот, что другой.

–  Ну, я возьму глазетовый; только знаешь, любезный, надобно его сложить пошире, на два пальца еще прибавить, так он будет виднее. Сложи-ка теперь… Вот так…

Портной подал счет барину и начал повязывать кучеру кушак.

Барин, не смотря, бросил счет на стол и подумал: "Блесну же я теперь перед

Катериной Ивановной! Пущу же я ей пыль в глаза! Кучера не у многих и аристократов так одеты".

–  Васька, смотри же, беречь платье. Я сейчас поеду: поди поскорей, заложи, да все новое и сбрую новую…

Кучер ушел.

–  А касательно счетца-то-с?
– заметил портной.

–  Да! да!

Петр Александрыч взял счет со стола и начал его внимательно рассматривать.

–  Двести девяносто пять рублей?

–  Точно так-с.

–  Хорошо, любезный, хорошо…

–  Сейчас пожалуете?

–  Нет… то есть… не сейчас… у меня, вот видишь ли, и есть деньги, но один приятель взял до вечера. Завтра пришлю… на днях непременно.

"Охотничий кафтан!" - подумал Петр Александрыч, садясь в сани с сияющим лицом.

У тротуара на Английской набережной он вышел, а саням приказал ехать за ним, не отставая.

Прогуливаясь, он беспрестанно оглядывался назад.

–  Васька, держись прямее! у тебя какая-то странная посадка.

Кучер выпрямился.

–  Послушай, братец, спусти кушак немного пониже…

Навстречу Онагру попался Дмитрий Васильич.

Дмитрий Васильич шел с Владимиром Матвеичем Завьяловым, с тем самым, который известен был в некоторых средних кружках петербургского общества под именем прекрасного человека. Они с жаром о чем-то рассуждали.

–  Мое почтение, Дмитрий Васильич!
– сказал Онагр.

–  А! что вы, гуляете?

–  Гуляю-с.

–  Это не ваш ли такой блестящий кучер?

–  Мой-с.

–  Мотаете, молодой человек, мотаете! А маменька жалуется на неурожаи… До свиданья!

Петр Александрыч поморщился.

"Что ему за дело, мотаю я или нет? Однако кучера-то он не мог не заметить: видно, эффектно одет. Не съездить ли мне к Катерине Ивановне? теперь, верно, у нее никого нет.

Поеду!.."

В дверях будуара Катерины Ивановны он встретился с господином очень высокого роста, плечистым, худощавым, но крепкого сложения, с лицом смуглым и с черными усами.

На этом господине был темный сюртук, застегнутый на все пуговицы, крепкий, волосяной галстук и казацкие широкие шаровары.

Этот господин посмотрел на Онагра, подернул бровями и расправил ус.

Онагр с чувством собственного достоинства застегнул пуговицу своей желтой лакированной перчатки и ответствовал усачу величавым взором, в котором выразилась вся бесконечность светской гордости.

"Что это за человек?
– подумал он, - я его встречаю в третий раз у Катерины

Ивановны; как можно принимать таких?"