ОНАГР

В будуаре г-жи Бобыниной царствовал полусвет. Цветные стекла вполовину закрывали окна; между окон стояла массивная горка с амурами, огонек тлелся в камине.

Она в широком пеньюаре сидела на штофном диване, в одном из тех грациозных положений, о которых так хорошо рассказывают русские светские повествователи.

Она одна!

Медленно, неохотно приподнялась она от эластической спинки дивана, увидев

Онагра…

–  Pardon!
– сказала она молодому человеку, прикоснувшись двумя пальчиками к пеньюару, - что я так принимаю вас; я не совсем здорова, но для коротких знакомых можно позволить себе, я думаю, эту небольшую вольность.

Онагр поправил свою голубую жилетку и подумал: "Браво! да она, кажется, очень неравнодушна ко мне!"

Он отвечал:

–  Помилуйте, мне гораздо приятнее, что вы… только не обеспокоил ли я вас?.. Сейчас на Английской набережной видел Дмитрия Васильича…

–  Право?

–  А как ветрено сегодня, вы не можете себе представить, - такой резкий ветер с моря.

–  Неужели?

–  Вот у вас очень тепло: бесподобное изобретение камин. Не будете ли вы в середу у

Калпинской?.. Там иногда бывает приятно.

–  В середу… что у нас сегодня?

–  Суббота.

–  Да, я непременно у нее буду…

"Как бы придраться, чтоб поговорить о любви?" - подумал Онагр, перевертывая шляпу.

–  Ваш будуар, - начал он, осматривая потолок и стены, - убран с большим вкусом; это маленький храм… Из него выйти не хочется…

Онагр пристально посмотрел на свою богиню.

–  И этот полусвет, - продолжал он, - так располагает к мечтаниям, к лю…

–  Господин Иконин, - сказал слуга.

"Черт возьми!
– подумал Онагр, - я только было расходился, чудесные фразы пришли в голову, а тут кого-то нелегкое принесло, как нарочно".

–  Проси, - сказала Катерина Ивановна слуге, накидывая на себя шаль и поправляя волосы.

–  Кто это такой Иконин?

–  Один отличный старичок, добродетельной жизни, немножко странный, впрочем, он имеет важное место на службе.

В комнате показался человек небольшого роста, пожилой, с коротко подстриженными волосами, с большими карими глазами и с огромным ртом, в вицмундире с пуфами на рукавах. Он молча подошел к ручке Катерины Ивановны, потом голова его покачнулась на неподвижном туловище, как у автомата; потом рот его раздвинулся до ушей, а веки захлопали - то была улыбка.

–  Как я рада вас видеть, Филипп Иваныч!
– сказала ему хозяйка.

–  Покорно благодарю-с.

–  Милости прошу садиться.

Катерина Ивановна придвинула для него стул к дивану.

При взгляде на Онагра голова добродетельного старичка с огромным ртом снова покачнулась. Он сел.

Полминуты безмолвия.

–  Как вы в своем здоровье-с?

–  Слава богу!

–  А супруг ваш-с?

–  И он слава богу; его нет дома.

–  На службе-с?

–  Кажется.

–  Много, я полагаю, занятий-с у Дмитрия Васильича?

–  Очень много.

За сим последовала минута молчания, после которой добродетельный старичок с огромным ртом вынул из кармана две тоненькие брошюрки нравственного содержания.

–  Вот-с я вам принес-с. Прекрасные речи-с, весьма красноречиво написанные. Не угодно ли-с, я вам прочту.

–  Сделайте милость, Филипп Иваныч: вы знаете, что я люблю все нравственное.

Он развернул одну брошюрку и начал читать.

Чтение продолжалось три четверти часа. Онагр повертывался на стуле и, кусая губы, смотрел на свою желтую перчатку.

–  Что вы никогда не приедете к нам на вечер, Филипп Иваныч?
– сказала Катерина

Ивановна после чтения.

–  Покорно благодарю-с; я на вечера не езжу-с…

–  Правда, вам наши светские собрания кажутся тягостными и ничтожными…

Катерина Ивановна вздохнула.

–  Счастлив, кто может вести такую добродетельную жизнь, как вы!

Филипп Иваныч покачнул голову.

Вслед за этим он завел речь о производстве одного начальника отделения в вице- директоры, одного коллежского советника в статские советники, о любви к ближнему и о безнравственности современной литературы. Потом он приподнялся, совершил свой обычный обряд приложения к ручке и ушел. Катерина Ивановна провожала его до дверей залы.

–  Вот человек!
– сказала она Онагру, возвратясь в будуар, - таких людей мало; что за ум, что за ученость! и притом это истинно добродетельный человек.

–  Да это сейчас видно, - отвечал Онагр.

"Терпеть не могу эдаких, - подумал он, - только мешают волочиться; очень приятно слушать их проповеди!"

Вошел слуга.

–  Барин вас просит к себе, сударыня; он сейчас приехал.

Катерина Ивановна сказала Онагру:

–  Извините, до свидания, - и выпорхнула из комнаты, как птичка.

"Если бы не этот проклятый чтец, может быть, сегодня…" - подумал Онагр.
– Васька! пошел куда-нибудь… ну, хоть на Дворцовую набережную, а там на Невский - и домой…

Васька, что, я думаю, другие кучера теперь смотрят на тебя?

–  Как же-с, сейчас, Петр Александрыч, два господина спрашивали? чьи сани.

–  Хорошо одетые?

–  Да-с. Должно быть, важные господа.

Онагр улыбнулся.

ГЛАВА IV

Петербургские увеселения.
– Ростовщик.
– Любовь Онагра.
– Кредиторы.
– Письмо

–  В Петербурге очень весело!
– сказал Петр Александрыч пересчитывая восемьсот рублей, присланные ему из деревни, - да надолго ли здесь этих денег? Посмотрим, надолго ли?

Он положил деньги в карман и поехал завтракать к Доминику, обедать к Дюме; после обеда сел играть в домино на шампанское, потом в Большой театр.

В театре он в ложе у Катерины Ивановны… Она разодета, как на бал: руки ее закованы в браслеты, грудь открыта, на голове чалма с золотыми кистями. Возле нее сидит Анна

Львовна, сестра Настасьи Львовны*, которая * См. повесть: "Прекрасный человек". иногда гостит в доме Бобыниных и разливает чай для гостей и которую иногда Катерина

Ивановна удостоивает чести брать с собою в театр. Анна Львовна в ложе у Бобыниной точно в раю: это для нее редкий праздник! все, что есть у нее лучшего, она надела на себя… И лорнет в ее руке, и пудра сыплется с лица…

Петр Александрыч навел зрительную трубку на какую-то танцовщицу и сказал

Катерине Ивановне: