Оп Олооп

Так все и было: пока полицейский озабоченно искал следы преступления, друг статистика взял шляпу и вышел. Он отправился на поиски, следуя наивному порыву, сентиментальному велению чувств, которые двигали им так же, как профессиональный инстинкт сержантом, ищущим кровавые пятна. Но как примирить между собой долг моральный и долг службы? Сержант исполнился подозрений и злости на себя и на всех вокруг. Власть заставляет прятать основные инстинкты под налетом превосходства, не допускающим ни пререканий, ни нарушений приказа, даже если такие пререкания и нарушения вызваны чувствами более глубокими и благородными, чем сама власть.

Выйдя за ограду, Ван Саал поймал такси. Назвал адрес Опа Олоопа. И погрузился в глубокие размышления.

Еще с курсов английского языка в улеаборжском лицее он запомнил афоризм удивительной моральной красоты: «А friend is that who comes when all the world is going out». [23] Прийти на помощь, когда все уходят! Протянуть руку, когда эгоизм кричит об обратном! Утешить, когда все избегают!

— Подлинная слава! Подлинная слава! — бормотал он, не слыша себя; слова рождались у него во рту подобно цветам, напитываясь растительным соком нежности.

23

«Друг — этот тот, кто приходит к тебе, когда весь мир от тебя уходит» (англ.).

Он чувствовал себя опьяненным: добродетельность пьянит не хуже вина. Эмоции этого дня заставили его по-другому взглянуть на многие вещи, не нарушив его уравновешенности и спокойствия. Он критически оценил свои действия во всех сложившихся ситуациях и счел их правильными. Он гордился ими, даже пощечиной консулу: ровно в тот момент, когда его ладонь со звоном влепилась в щеку дипломата, совесть сказала ему, что он поступает должным образом, карая коварство и трусость.

Дружба — это эмоциональная теорема, ключ к решению которой всегда кроется в абсурде. Впрочем, она часто остается нерешенной, ведь переменные духа не любят определенности. «Равная взаимная приязнь», как определял ее Стагирит, была для Ван Саала чем-то большим, чем очередной ????????, [24] наследием оправленного бриллианта древнегреческой культуры.

24

Эйронейя (греч.) — ирония, насмешка, притворное невежество. Здесь: химера.

И сегодня, и во все времена быть другом всегда значило стоять на перепутье. Любовь, случается, идет правильной дорогой. Но дружба, как правило, предпочитает извилистые пути. И дело здесь в том, что люди совершенствуются в дурном и, будучи неспособными к высокому, отдают предпочтение подличанью, обману, зависти и злобе.

На протяжении веков мы видели, как принижались и обесценивались сердечные порывы. Если бы дружба была такой, как о ней пишут в книгах, человечество было бы лучше. Благодатной гармонией сердец. Вечным апофеозом изысканных даров разума и щедрости воли людской. Но на деле она представляет собой бескрайнее море противоречий!

Память Ван Саала омрачили дурные воспоминания. Его выводила из себя скрытая враждебность отца Франциски и откровенный страх ее дяди по отношению к Опу Олоопу. Такому чистому, верному и мудрому человеку! Говорят, что жених и невеста становятся новыми детьми для семей друг друга, но как можно стать частью чужой семьи, если входишь в нее через дверь фальшивой отцовской любви? Да и желчный характер консула Финляндии, безусловно, будет диссонировать с настроем широкого круга друзей обрученных!

Тот, кто чтит основные добродетели, исполняется дурных чувств при виде неверности в сладострастии и предательства в дружбе. И хотя Ван Саал был приятным исключением из правил, и он не смог избежать этой напасти. Пока машина ехала вперед, он гневно поносил участников событий того дня, потому что нужно оставаться честным, даже если это оставляет на безупречно гладком настоящем занозу безутешной скорби.

На проспекте, едва прикрытом сенью деревьев, начали загораться огни витрин.

Если бы тонкие метапсихические механизмы человека уже освоили телестезию, консула трясло бы от ярости, испускаемой мозгом Ван Саала. Но увы. Большинство людей еще неспособно воспринимать чужие мысли во всей их полноте и точности. Хотя говорят, что это возможно. И все же, пусть такие мысли пока не обретают формы слов, даже самые толстокожие из нас чувствуют, как те мечутся по ушной раковине и как внезапно схватывает от них сердце.

Включив свет в кабинете, хозяин дома ощутил неприятное жжение в правом ухе.

— Кто-то плохо думает обо мне, — пробормотал он, выдавив улыбку.

После беседы с чиновником Службы протокола Министерства иностранных дел инспектор поговорил с комиссаром отделения. И теперь его одолевали смешанные чувства: он гордился тем, что предчувствие не обмануло его, и был разочарован решением начальства не давать делу хода. Он был уверен, что здесь что-то нечисто. Наученный систематически подвергать все сомнению, он угадывал в формулировке «в интересах государства» недостойное приспособленчество властей предержащих. Факт сговора стал для него еще очевиднее, после того как остававшийся внизу сержант мимоходом указал ему на пятно крови на полу и сообщил, что Пит Ван Саал тайком скрылся, уйдя из-под надзора полиции.

— Что ж, сеньор, — произнес он со скрытой язвительностью, — в моем дальнейшем нахождении здесь нет никакой нужды.

Консулу нужно было молча открыть ему входную дверь и дать спокойно уйти. Но он сглупил, пойдя на поводу у северного менталитета. Выдохнув и успокоившись, он позабыл о банальной истине: для поверженного противника любая похвала — оскорбление. Он не понимал, что случившееся ранило инспектора, подорвало его веру в себя как в детектива. И наивно предложил ему чаю:

— Что вы, пойдемте, стол уже накрыт! У нас замечательные пирожки с рыбой по-фински, вам понравится!

Глаза полицейского налились кровью, он больше не мог себя сдерживать. Бывают напряженные моменты, когда при всей внешней благопристойности любая вежливость становится оскорблением. Он раздраженно произнес:

— Бросьте эти идиотские штучки, сеньор… Я здесь не для того, чтобы пить чай, а чтобы установить обстоятельства преступления… Вы, может, и консул или кто там еще, но меня в ваши делишки не втягивайте… Здесь пролилась кровь, сеньор… Здесь ранили человека, сеньор… Повредившегося умом бедолагу, как я смог установить сегодня днем… Вы что, считаете, что можете подкупить меня пирожками?.. Это варварское, дикое преступление… Даже ваша собственная племянница кричала об этом… Уважаемый врач, доктор Даниэль Орус, видел тело… Какое ко всему этому имеет отношение чиновник по делам послов?.. Он что, Лазарь и может снова поставить покойника на ноги?.. Выпить чаю!.. Чаю!.. Вы совсем обнаглели, если решили, что смогли меня обмануть…

И вышел, переполненный яростью, оттопырив нижнюю губу в ядовитом презрении.

Обида выбила его из колеи. Обычно его мысли были похожи на шоколадки в автоматах: лежали в строгом порядке и подавались к окошечку одна за другой. Но сейчас лоток с шоколадками перевернулся и они высыпались кучей в полном беспорядке.

Уже в дороге, сидя на side-car, он злобно бормотал под гудки машин:

— Меня — пирожками… Каков идиот!.. Но он сильно ошибся!.. Меня так не возьмешь… Я разыщу этого бродячего мертвеца… Меня не проведешь… Последнее слово будет за мной…

Консул не обратил особого внимания на эту вспышку. Он практически исчерпал запас нервных клеток на этот день и потому ограничился тем, что потер свою лысину.

Его взгляд устремился вдаль. Прошло чуть меньше трех минут, он встрепенулся, словно получив мячом по лицу, и отправился в столовую. Стол был накрыт для чаепития. И не тронут. Пробило семь часов вечера… На ярких и красивых салфеточках стояло шесть чашек.

19.00

Четыре канделябра с голубоватыми свечами. Сочные фрукты на двух блюдах из мейсенского фарфора. Квадратная ваза с длинными гладиолусами, украшенными внизу желтыми и фиолетовыми примулами и фиалками. И пирожки. Рыбные пирожки по-фински.