Оп Олооп

— Я вижу там просвет, пойдем.

— Это лживый свет… Лачуга из неотесанного холода, ставшая пристанищем Декарта, после того как он замерз в любви Елизаветы Богемской. Он коварный, язвительный и уклончивый перевозчик. Рядом с ним нельзя позволять себе сомнений. Его указания ведут только в тупики. Я знаю нужное нам ущелье. Тропа, отмеченная приапическими столбиками. Вот она. Если тебя гложет стыд, обуздай его. Стоит женщине покраснеть, и она пропала, ее краснота будет воспринята как жажда прелюбодеяния и плотских наслаждений. Ее возьмут в полон бесчисленные силы, чтобы овладеть ею бессчетное число раз. Будь равнодушна. Соберись, и наш путь не продлится долго.

— Я боюсь упасть в обморок. Я отрешилась от полового стыда, но меня гнетет эта тяжелая кошмарная реальность. Она кажется мне фаллической кристаллизацией всех женских страстей.

— И более того, куда более… Но хватит разговоров. Будь сильной. Этот полк эрегированных пенисов развеет наваждение и колдовство. Поприветствуй его бравого капитана, чья способность противостоять сглазу и злым чарам вошла в легенды. А вот там, приготовься, стоит дом Осириса, полный картин и амулетов в форме восставшего пениса. Воздух наполнен оргазмом. Чувствуешь удушающий запах нардового масла?

— Да.

— Это реки семени, что берут начало из его колодца, оплодотворяя бесплодные пустыни мира.

— Я больше не могу… Я задыхаюсь…

— Держись, Франциска! В этом уголке можно отдохнуть. Взгляни на культ Шивы. Танец, каждое движение в котором исполнено желания. Ритуал, напитанный святым бесстыдством. Это символы!

— Я снова дышу. Но эти мутные вихри! Это небо, от которого волосы встают дыбом! Я задыхалась от тревоги и страха, лишавшего меня разума.

— Небо не меняется. Меняемся мы. Его раскрашивают наши пороки, наши мысли, наши миазмы. Нам следует укрыться щитом непорочной веры, связывающей наши души, управляющей ими, и отринуть иные намерения. Небо всегда представляет собой перевернутую чашу, под которой, словно в ловушке, находимся мы. Единственным спасением будет пройти сквозь стекло, растворившись в лучах света.

— В лучах света! Что могут сделать два лучика света средь этих болезненно исковерканных мест?

— Пролить свет на наш внутренний лабиринт. Мы выйдем из самих себя. И ключом из света откроем дверь к золотистым пляжам, где отдыхают живительные силы равновесия и добродетели.

— Так поспешим же. Ты слишком говорливый толмач. Не теряй времени.

— Не терять времени… Разве ты не видишь, что время подстраивается, ужимаясь и разрастаясь, чтобы угодить нашим желаниям? Любовь — это семя, оплодотворяющее вечность. Важно думать о том, что делает нас вечными: о нашей любви. Нужно любить!

— Нужно любить! Конечно, я знаю это… Но… Почему этот увитый виноградной лозой и розами старик улыбается мне?

— Он всегда улыбается. Это Анакреонт. Именно он сказал: «Нужно любить». Но присмотрись. За его спиной Софокл и Сократ возражают ему. Они разубеждают в его правоте юношей и девушек. Слышишь, как они бубнят: «Да, любить нужно, но так, как говорим мы…»

— Shocking! [26]

— Повернем здесь. Воздух становится легче, чувствуешь? Из-за чего ты так напряжена? О! Не трепещи. Это атлеты, сопровождающие олимпионика. Они раздеты, их тела блестят от пота и египетских мазей. Страсть прячется в эпопеях и предстает во всем блеске в победах. Воздух становится легче, чувствуешь? Это наш дух, ветер нашего духа.

26

Шокирующе! (англ.)

— Аллилуйя! Но что это?

— Не отталкивай их. Соглашайся. Прими от Еврипида и Аристофана, наконец ставших друзьями, дар, что они преподносят тебе.

— И снова фаллосы…

— Это фаллические пироги, что раздавали на тесмофориях. Подави свое отвращение. Видишь, горизонт становится шире, его синева столь же бескрайня, как наши желания. Но что я вижу. Беда! Беда! Они порицают нас. Показывают нам фигу. Твоя неприязнь воспринята ими как оскорбление. Мы обрекли себя на их презрение. Фига — дурное предзнаменование. Я боюсь, что нас поджидает засада.

— Как жаль. Мне уже виделся вдали прохладный родник с… Ах!

— Ох!

— И снова это мясистое растение с изуродованными цветами и омерзительным запахом. Вновь искореженная, давящая реальность. Куда ты, любимый? Не стоит заходить в эту арку, увитую водорослями. Она кажется манящей и полупрозрачной, но за ней скрываются чудовищные ловушки. Я знаю об этом. Теперь я поведу тебя через этот ад. Оставим позади гроты, похожие на влагалища, в липкой глубине которых бурлят недуги. Пойдем, закрой глаза и собери волю в кулак. Нам предстоит нелегкое испытание. Эта дорога вымощена лонами гиперборейских девиц и бедрами половозрелых мулаток. Она чувственна и скользка. Держись за меня.

— Я поскальзываюсь, Франци…

— Не расслабляйся, Оп Олооп. Исполнись презрения, как никогда раньше.

— Мои чувства дурманят слух и осязание.

— Помни, осязание — язык плоти. Она радуется и получает наслаждение, сморщивается и плачет. Кровь — ее дух, порой ущербный и почти всегда терзаемый стигматами. Друг мой, отвергни же кровь.

— Oh, cherie! Твои слова снимают тяжесть с моей души. Служат мне утешением. Но… я по-прежнему не стою на ногах…

— Не позволяй твоей воле разбиться о скалы!

— Как сладко захлебнуться в пороке.

— Все пороки привлекательны. Но вперед! Я не верю, что ты уступишь сладкому пению сирен, демониц и кентавресс, опорочив мою, а стало быть, и твою честь, ставшую нашим поясом верности. Вперед! Вот так. Отлично! Словно денди, пресыщенный наслаждениями. Браво! Поверни голову и отрешись от всего. Мы идем через отвратительные рынки. Сутенеры и сводники с вульвой вместо рта расхваливают здесь свой многоликий товар на тысяче языков… Когорты проституток с грудями на плечах и ягодицами размером с рюкзак выставляют напоказ свое разверзнутое нутро, подобное взорванной фляге. Ну вот, осталось лишь пройти сквозь небольшую толпу…

— Хорошо. Отвращение вызывает во мне протест, а он придает мне сил. Мое сердце уже бьется сладко.

— Меня сбивает бурное биение твоего сердца. В клетке твоих ребер живет певчая птица. Если освободить ее от плоти, какая тайна направит ее в полет?

— Здесь нет никакой тайны, все абсолютно прозрачно. Сердце — это камера-обскура, в которой проявляются инстинкты. Это очевидно. Я построил свою жизнь на принципе непрерывного и безоговорочного подчинения. Манеры… Побудительные мотивы… Свобода потворствует распущенности.