Опасная обочина

Наскоро умывшись — какая там зубная щетка! — он сунул в рот огромный кусок колбасы и стал запрыгивать в брюки. Одновременно он еще натягивал свитер, но слегка запутался в нем, и оттого часть колбасы пошла с ворсом. Ботинки Эдуард шнуровать не стал и, схватив куртку, ринулся в коридор, на ходу проверяя, на месте ли пропуск, права и запасные, «свои» ключи от замка зажигания и багажника. Пренебрежительное отношение к обувной фурнитуре не замедлило сказаться самым фатальным образом: в темном коридоре он наступил на шнурок, зацепил висящую на гвозде раскладушку, та, в свою очередь, сбила велосипед и самопроизвольно разложилась, перегородив ему путь. Эдик промчался по этим хрустящим и звякающим предметам, как мустанг, и вылетел на лестничную площадку. Там стояла полуглухая соседская бабушка, у ног ее жался испуганный пинчер.

— Ишь разлетелся, — сказала бабушка. — Поспешишь, — людей насмешишь.

«Как же, как же… только не нашего начальника колонны», — подумал Эдик, но, поскольку отвечать было нечем, поздороваться тоже — второй кусок колбасы раздувал его щеки — он просто кивнул и поспешно прошествовал мимо.

Поначалу ему повезло: такси попалось сразу, лишь только он вылетел из подъезда. Эдик вскинул руку и, бросив взгляд на номер, машинально отметил: наше. Однако водитель, приспустив стекло, ткнул пальцем в трафарет возврата и устало сообщил:

— Закончил, в парк еду.

Это Баранчука устраивало, он согласно кивнул и сел рядом с водителем, слегка уязвленный тем, что не признали в нем своего, несмотря на кожаную куртку явно шоферского вида. Подтягивая поочередно то левую, то правую ногу, он стал шнуровать ботинки.

Пожилой водитель скосил глаза. Потом хмыкнул. Потом участливо подмигнул.

— Даешь!

— Что? — спросил Эдик.

— Это же с которого этажа тебе прыгать пришлось? — снова подмигнув, осведомился водитель.

— Не понял юмора, — холодно пробурчал Эдик.

— Да уж ладно… — с примирительным пониманием ухмыльнулся таксист. — И мы не с картонной фабрики.

— Все, прибыли, — таксист щелкнул тумблером таксометра, зафиксировал его в положении «касса». На счетчике было — девяносто восемь копеек.

— А если мне дальше ехать? — сказал Эдик.

— Дальше? — жизнерадостно улыбнулся водитель. — Вот и ехай, а мне баиньки пора.

— Значит, так. Отказ в передвижении, — констатировал Эдик. — Где у вас тут директор парка?

Жизнерадостность покинула таксиста, он нахмурился. Эдик притворно вздохнул и полез в карман.

— Шучу, сдачи не надо, — объявил Баранчук и широким жестом положил на «торпеду» новенький хрустящий рубль. Он вышел из машины, негромко, по-водительски притворил дверцу и трусцой припустил к воротам парка.

Дальше — больше. Диспетчер не подписал путевку: оказалось, в парке ввели новшество — предрейсовый медицинский осмотр. В кабинете инженера по безопасности движения сидела хмурая девушка в белом халате и измеряла шоферам кровяное давление. Она никак не реагировала на шутки таксистов, хоть и не отличавшиеся большим изяществом, зато узко направленные, типа того, что «в этой штуке, которую наворачивают повыше локтя, даже рука не гнется». На осмотре Эдик потерял минут пятнадцать — была очередь.

У окошка диспетчера толпился народ, и от нечего делать, заняв очередь и медленно двигаясь вдоль переборки, Баранчук стал перечитывать объявление. «Органы внутренних дел разыскивают». В парке у диспетчерской постоянно висело что-нибудь подобное, но за все недолгие месяцы работы Эдик ни разу не слышал, чтобы кто-то из шоферов непосредственно принимал участие в поимке преступника.

Вот и этот портрет висел уже дней десять. Он был рисованный и являл собой образ довольно приятного молодого человека, чем-то напоминающий его двоюродного брата из Серпухова. В первый раз Эдик даже вздрогнул: это было на прошлой неделе, после смены, когда ночью сдавал путевку и деньги.

«Надо же, — тогда еще подумал Эдик, — ну просто копия Борька… Вот так попадется на улице, и возьмут». «Хорошо бы», — почти злорадно подумал он. Сейчас эта мысль его рассмешила. Баранчук не любил своего двоюродного брата, не любил беспричинно, подспудно, может быть, потому, что сам рос почти без опеки родителей, всего добивался в одиночку. Борьке же все давалось легко: и институт, и деньги, и девушки, шел он по жизни победно, принимая успех как нечто обыденное, даже порой тяготящее. В общем, на взгляд Эдика, щеголь, пустышка и сукин сын… Впереди было еще человек пять-шесть, и Баранчук снова обратил свой томительный взгляд на портрет. Текст с этой точки не просматривался, но он помнил его наизусть: «…рост выше среднего, волосы темно-русые, зачесанные на пробор, нос прямой, расширенный книзу, зубы ровные, белые…» «Ничего себе, приметочки, — усмехнулся про себя Баранчук, — таких тысячи, если не больше. Хорошо бы поинтересоваться у того, кто это писал, как быть с пробором: если преступник в кепке — попросить снять? А для полного опознания еще сказать, чтоб улыбнулся, дескать, в самом ли деле „зубы ровные, белые“»?

Наконец подошла и его очередь, диспетчер подписал путевку, но сверху начертал — «два заказа». Эдик было возразил: и так, мол, опаздываю, плана не наберу, он даже голос повысил, но диспетчер только поморщился.

— Как это, не наберешь? Ты летай…

— Летай? — ехидно переспросил Эдик. — А ГАИ?

Не тут-то было: диспетчер и не моргнул.

— Ничего. Приспособишься. Над ГАИ летай. Следующий!

Стоящий вокруг народ расхохотался, и спор с начальством закончился.

На площадке во дворе он столкнулся нос к носу с утренним таксистом.

Баранчук хотел было обогнуть его, но тот загородил дорогу.

Водитель улыбался совершенно по-доброму, без подвоха.

— Постой-ка, мастер, сдачу-то возьми, — он повертел в пальцах новенький, вероятно, тот самый хрустящий рубль и с наслаждением затолкал его в нагрудный карман Эдиковой куртки. — Ишь ты, трудовая молодежь, смена наша. Вот и расти вас.

Эдик помчался к своей машине и по дороге вспомнил, что накануне торопился и не вымыл «Волгу», уж больно много народу было на мойку. Он в задумчивости потрогал пальцем крыло, махнул рукой — авось на воротах сойдет — и кинулся за руль. Двигатель взревел, мгновенно набрав обороты. Так прогазовывая, но на малой скорости, словно бы сдерживая рвущуюся вперед машину, с видом спешащего на линию человека, он подкатил к воротам и тормознул, подчиняясь жезлу дяди Васи, известного под кличкой Апостол.

— Дай сюда путевку, вьюноша, — потребовал дядя Вася.

Эдуард небрежно и с видимой неохотой протянул путевку, по-прежнему прогазовывая и давая понять, что теряет драгоценное время. Однако дядя Вася в путевку и не заглянул. Он сунул ее в карман и указал слегка подрагивающим коричневым перстом в сторону мойки, не унизив свой величественный жест ни единым словом. Пришлось бы Эдику ехать «мыться», но в это время, мрачно ступая, к машине подошел ночной механик Жора, бывший гонщик, человек добродушного и одновременно крутого нрава, признанный в парке авторитет, но не по должности, а по чему-то такому, чего Баранчук еще не понимал. И лицо у него было такое, не лицо — барельеф. Жора кряхтя загрузился в машину и уставился в лобовое стекло. Это значило, что его нужно везти к рынку в пивной зал. Ночной механик не выбирал Эдика, просто его машина стояла в воротах первой.

— Ну? — с медным отливом пророкотал Жора. — Чего стоим? — И голос у него был подходящий, под стать облику. Эдик молча кивнул на Апостола: дескать, вот он бюрократ, его и спрашивай.

— Вроде машина грязная, — неуверенно сказал дядя Вася.

— А с чего ей быть чистой? — слегка удивился Жора. — На ней же ездют…

— А начальство потом фитиль вставит, мне первому.

— Плюнь, — прогудел Жора. — Главное — спокойствие, Апостол. Береги нервы смолоду.