Опасная обочина
Шрифт:
Потому-то не было у сотрудников милиции никакой возможности сообщить Эдику, что пломбу на таксометре его машины сорвал Шабалин. Сорвал лично по тайной договоренности с начальником колонны. Оба они предстали перед судом. И если на этом процессе среди свидетелей Баранчука не было, то вина ложится в данном случае исключительно на него. А у милиции и так дел хватает, недосуг им пока колесить по стране, разыскивать честного человека, чтоб сообщить ему, что он честен. Сам знать должен…
Эта история, вероятно, могла бы сложиться и иначе, если бы незадолго до описываемых событий Зоту Шабалину однажды вечером не довелось
— Шефчик — прямо, обижен не будешь, печку включи, счетчик выключи, полтинник на чай…
Он с удивлением присмотрелся к ней, неожиданно обнаружив знакомые черты бывшего подростка во взрослой сформировавшейся девушке.
— Полина?
— Я! — весело сообщила она. — Наконец-то встретились. Что же ты к нам не заходишь?
Он неопределенно пожал плечами.
— Время… Времени не хватает. Сама знаешь, жизнь заедает. То одно, то другое…
— Нехорошо родственников забывать, — с назидательным укором произнесла Полина. — Мама тебя вспоминает, хотя и говорит, что ты непутевый. Ты непутевый?
— Я? Что ты! — улыбнулся он. — Теперь я очень положительный.
Он внимательно посмотрел на нее — старшую дочь его бывшей мачехи — и отметил, что худющая угловатая девочка давно выросла и превратилась в молодую, чуть кокетливую, привлекательную женщину.
— Замужем?
— Пока нет…
— Ну вот, а ты говоришь, родственники… Глядишь, еще женюсь на тебе. Пойдешь за меня замуж?
Она задумалась, задор и бесшабашность куда-то исчезли, уступив место слегка растерянной и застенчивой улыбке, тронувшей ее полноватые губы.
— Не слышу родственных криков согласия, — притворно нахмурился он. — Так пойдешь?
— Пожалуй, нет…
— Почему? — спросил он безразлично. — Чем это тебе, интересно, не потрафил жених?
— Ты старый! — снова весело улыбнулась она. — А я молодая и цветущая!
— Это я-то старый?! В свои неполные тридцать два?! Наглость, да и только…
Она весело смеялась, хлопая ладошкой по «торпеде».
— А еще ты непутевый, а еще ты страшный, а еще ты бабник. Не пойду за тебя — обманешь и бросишь!
— Была бы честь предложена, — сверкнул он белозубой улыбкой. — Даю на размышление… Сколько тебе дать на размышление?
— Лет десять…
— Даю десять дней, — заключил он.
Они остановились у знакомого ему дома, и она отправилась на четвертый этаж.
— Через декаду будь готова! — крикнул он ей вслед.
Но появился он на следующий день. Купил торт, шампанское и позвонил в обшарпанную дверь…
Они стали встречаться. В Полине он нашел то, что, видимо, подсознательно искал всю свою прошлую жизнь — чистоту, верность, справедливость. Он не знал, любит ли она его, по крайней мере, она сама ему об этом никогда не говорила, а он никогда и не спрашивал. Пока ему было достаточно жить лишь своим чувством, впервые в жизни ощущая теплоту, привязанность и родство.
Но было и другое: теперь он острее, чем когда бы то ни было, чувствовал, что живет двумя жизнями. Эта раздвоенность вызывала в нем яростное стремление к протесту, тоску и еще невесть что. Он запутался в своих желаниях и устоях. Надо было что-то решать.
Однажды — они сидели в кафе-мороженое — он поговорил с ней напрямую.
— Полина, — сказал он, — приготовься. Держись за стол крепче — я хочу тебе кое-что сказать.
— Валяй, — кивнула она, — у меня крепкие нервы.
В крайнем случае, вызовешь «скорую»..Он долго молчал, и она поторопила:
— Ну же…
Тогда он решился:
— Да дело, собственно говоря, простое: выходи за меня замуж. Давай прямо сейчас поедем, подадим заявку…
Она улыбнулась, но улыбка вышла не то чтобы не радостной, а скорее даже тоскливой.
— Давай подождем, а? — попросила она его. — Я ведь тебя почти не знаю…
— Это за десять-то с лишним лет? — усмехнулся он.
Как ни странно, на нее эта фраза подействовала, хотя «за десять с лишним лет», исключая последний месяц, они и виделись раза три-четыре, не больше.
Через час они были в загсе, а еще через час, заполнив все необходимые бумаги, он пригласил ее в ресторан, чтобы «скромно отметить этот выдающийся день».
— Смотри, сглазишь, — пошутила она.
— Я не суеверен, — сверкнул он открытой обаятельной улыбкой. — Ничего, кроме черных кошек, не боюсь.
День регистрации брака им назначили, вернее, хотели назначить, через два месяца — желающих пожениться была большая очередь. Но он просто уболтал девушку из загса, и та все-таки нашла место гораздо раньше — через месяц…
В тот же вечер, проводив Полину домой, он позвонил своему компаньону в гостиницу и потребовал немедленного делового свидания. Тот дал согласие с неудовольствием — дни, время и место встреч у них были обозначены заранее, как того и требовала конспирация — основа любого серьезного дела, по возможности сводящего риск до минимума, в том числе и вероятность провала.
Они встретились. Он без обиняков, не вдаваясь в мотивы, сообщил пожилому «бизнесмену», что выходит из общего дела. Однако, будучи «порядочным» человеком в своей сфере, все же доведет до конца последнюю операцию, поручив ее техническую часть своему хорошему товарищу. Что? Нет, тот ни о чем не знает. Это даже лучше: исполнителю владеть информацией не обязательно. Компаньону пришлось согласиться, поскольку практического выхода из сложившейся ситуации он не видел, а куш был достаточно велик, чтобы сворачивать операцию.
Но все произошло иначе. За шесть дней до бракосочетания Зота арестовали. Взяли совершенно неожиданно — во время рабочей смены. Как выяснилось позже, его компаньон был тоже арестован, но несколько раньше. Он-то и раскололся…
Дело находилось в производстве недолго: факты незаконных операций и махинации были налицо. Следствие прошло скоротечно и особенных трудностей для органов дознания не представило.
Адвокат после предъявления обвинительного заключения сообщил ему, что Полина от свидания отказалась. Однако она появилась в зале заседаний в последний день судебного разбирательства. Сидела на последней скамейке с каменным лицом, уставясь в зашторенное окно. На него ни разу не взглянула, пока не зачитали приговор. А когда его под конвоем выводили из зала, посмотрела так отрешенно, так пустынно-спокойно, что он подумал: лучше бы заплакала.
В тот же день он задумал побег. А решение окрепло окончательно, когда он понял, что она никогда не ответит ни на одно его рвущее душу письмо…
Когда Эдуарду Баранчуку удалось «бежать», первым его душевным порывом было желание во что бы то ни стало добиться правды. Он уже знал, что сделает. Да! Он пойдет в ту газету, где еще совсем недавно о нем так здорово, так прекрасно написали и даже напечатали его портрет. Он им все расскажет: и как его выгнали из такси, и как несправедливо арестовали. А они уж разберутся.