Опасность предельного уровня
Шрифт:
Работать, уйти в музыку и работать? Но опять – есть ли время для этого? Как его найти?
Будет время! – решил Джабраил. То, что он сделает в Москве, будет последним его делом... А потом... А потом – музыка... Вечная музыка...
Она уже зазвучала в ушах...
Никогда в жизни Сохно не пил столько чая, сколько пил его в поезде. Стакан за стаканом, стакан за стаканом, вызывая удивление проводника. И даже не смущался тем, что чай был плохой, безвкусный. От скуки, что ли, но ему почему-то очень хотелось пить.
С ним в купе ехали муж с женой и мальчишка лет тринадцати. Мальчишку везли в Москву
На каждой остановке Сохно выходил на перрон, чтобы наблюдать за вагоном, где ехали амнистированные. Его пост – дальний. По две стороны от объекта наблюдения расположились Согрин и Кордебалет. Сохно оставили на всякий случай подальше. Тем не менее работой подполковник не пренебрегал и выполнял ее добросовестно, что, впрочем, никому не было заметно, потому что на таком расстоянии он мог позволить себе не прикладывать к глазам бинокль. Да и надобности в этом не возникало, поскольку амнистированные на перроне не показывались.
В Моздоке Сохно покупал в киоске на перроне колбасу и хлеб.
– Пост рождественский в разгаре... Нельзя православному человеку колбасу есть, – услышал за спиной густое ворчание. – Иль ты басурманин...
Не оборачиваясь, подполковник понял, что священник вышел себе купить что-то в дорогу. Дождавшись, когда тот загрузит карманы несколькими яблоками и целлофановым пакетом с заветренными оладьями, Сохно, за несколько часов соскучившийся по русской речи, заговорил сам:
– У меня, батюшка, служба такая, что без мяса трудно. Организму белок требуется.
Рядом они пошли к дверям вагона.
– Военный, что ли? – Батюшка то ли откровенно ворчал, то ли просто имел такую нравоучительно-недовольную манеру разговора.
– Военный...
– Тем паче богобоязненным, стало быть, надо. А что хромаешь? Небось ранили.
– Ранили, батюшка.
– Вот-вот. Есть, стало быть, за что. Богобоязни в народе нет, оттого и все беды наши.
– У меня, батюшка, дед был богобоязненным. Помню, бабушка ругалась, говорила, как пост начнется, дед опять будет одной водкой питаться.
– Тьфу ты, – сказал священник, но все же улыбнулся шутке. – Куда добираешься?
– В Москву. Командировка кончилась.
– Сам-то, по разговору судя, не москвич.
– Сам я отовсюду, но теперь в Москве служить буду.
– Бог даст, свидимся.
– Все может быть, – согласился Сохно. – Извините...
И заторопился вперед на сигнал Согрина. Полковник тоже пошел навстречу. Остановились как раз под окнами вагона, где ехали амнистированные.
– Новости есть, – сразу сообщил полковник. – Я сейчас Басаргину звонил. Джабраил Алхазуров в Москве. Дожидается, когда соберутся остальные. И очень ждет нашу десятку, которая увеличится на одного человека.
– На хромого, – понял Сохно.
– Нет, на Урусхана Датуева, который будет жить вместе с амнистированными. Предположительно,
Урусхану отведена роль их палача.– Это его основная профессия, – согласился Сохно.
– Где-то они должны встретиться. Посматривай. Может, Урусхан в этом же поезде едет. Может, уже в Красногорске сидит, дожидается. Наша задача – перехватить его при первой возможности. Желательно перехватить живым.
– Это, батюшка, тьфу ты, командир, моя задача. – Сохно потер скулу, где шрам был едва заметен. – Он меня ловко под собаку подставил, но я сам из породы волкодавов.
– Еще новости... Председатель антитеррористического комитета уже в курсе событий, дал генералу Астахову «зеленый свет»...
– Чуть-чуть легче, но это их игры. Мы давно с «зеленым» работаем. Я так вообще люблю его сам себе включать.
– Ладно, спеши, а то поезд трогается.
Поезд в самом деле готовился к отправлению. Сохно заспешил, хромая сильнее обычного. Нога болела. Он и в купе, когда занял свое место и выложил колбасу с хлебом на стол, почувствовал, как болит нога. Прислушался к себе. Показалось, что слегка поднялась температура. Может быть, потому так много чая потребляет...
Генерал Астахов позвонил и предложил Басаргину дать возможность Тобако немного отдохнуть от длительного дежурства, а взамен обещал прислать сотрудника, знающего чеченский язык. Не переводчика, а оперативника, который может заменить Андрея Вадимовича полностью.
– Вам, как я понимаю, просто не терпится с ним побеседовать? – понял Басаргин подспудную часть предложения генерала.
– Угадали, Александр Игоревич, угадали... Можно это организовать?
– Только после беседы со мной.
– Тогда почему бы нам не объединить два схожих желания в одно? Насколько я помню, Андрей Вадимович считается у вас лучшим водителем. Говорят, он умеет перелетать через пробки. Заехал бы за вами, потом вместе приехали бы ко мне.
– Невозможно. Я сам сейчас за Тобако поеду. Он пьян, и в таком состоянии за руль не садится. Только в условиях сложной оперативной обстановки. Пока такая обстановка не настала, следовательно, я поеду за ним сам.
– Значит, решено. – Генерал делал вид, что не понимает, как дело обстоит. – Значит, заедете ко мне?
Басаргин засмеялся:
– Заедем, товарищ генерал. А Тобако все равно оттуда можно снимать. За квартирой только Пулатов будет наблюдать. Запись идет на всякий случай. А телефонные разговоры Доктор фиксирует. Если кто-то приедет, Пулатов доложит обстановку. Завтра Пулатова сменит Ангелов.
Причин скрывать Тобако от «альфовцев» у Басаргина не было.
Джабраил растерянно обрадовался – он сам никак не ожидал от себя такого, поскольку много лет был убежден в обратном. Не в первый раз в Москве находится. И раньше, до войны еще приезжал – и в детстве с родителями, и один в молодости, и во время войны тоже дважды приезжал под разными именами, встречаясь здесь с инвесторами из числа тех, кто финансировал чеченскую войну. И никогда здесь музыка не заполняла уши, никогда. Наверное, настрой был не тот. И он думал уже, что место здесь не музыкальное. А сейчас она вдруг зазвучала. Зазвучала, но уже не как результат, понял Джабраил, а как призыв к результату. И не к результату того, что он планирует сделать вместе со своими боевиками, а именно к музыкальному результату. Если человеку дано что-то от природы, то заниматься ему следует этим и только этим.